Письма с Истра - стр. 9
– Вы ее заревновали?
– К чему, вернее к кому? Она работящая и верная, да и чувствовал я, не бросит, вот где-то нутром ощущал. Оба друг за дружку цеплялись, к чему нам другие были. И она во мне утешенье находила, а уж я и подавно.
– Тогда что же? – он снова усмехнулся неприятно. И тут же сбросил улыбку с лица, как маску, разом обнажившую потерянное лицо не ушедшего от судьбы человека. Двери снова распахнулись, впуская шумную толпу – Обнинск, город мирного атома, отправлял своих резервистов.
– Расписание, вот что. Расписание у нас изменилось. Работу с игрушками я потерял, надо снова в Москву, искать, устраиваться. Тут как назло подработка одна в Малоярославце случилась. Ездить позже, а возвращаться раньше. Вот так и началось. – он видел мои недоумевающие глаза, долго молчал, не зная, что и сказать-то, но затем произнес: – Да просто все. Что у нас друг для дружки оставалось – часов семь от силы. Она возвращалась в девять, а пять уже уходила. И до нового вечера. И так каждый день, кроме воскресенья, да, в субботу она раньше возвращалась на два часа. В воскресенье, понятно, отсыпалась, не железная же, хоть и молодая. Вот и что оставалось? Встречались вечером, быстро ужинали, засыпали в обнимку, а утром я уже холодную постель щупал. Год протянули, а там… не смогли больше. Она первая это поняла, объяснила, высказала. Затем к сестре вернулась. Через полгода, может, поболее, я снова работу в Москве нашел, да только не вернулась она. Ни к чему ни себя, ни меня новым испытанием мучить. Сняла комнату в Наре, я узнавал от сестры, там и живет. Из цветов ее прогнали в кризис, нашла новую, в супермаркете. Вроде все ничего, да только одна.
– Вы уверены?
– Я видел, – тускло произнес он. – Да подойти не решился. Так и ушел.
В душном молчании поезд добрался до Нары. Вошло еще сколько смогло войти, кто-то попросил открыть окно, ему не ответили.
– Не дотерпели, – произнес я, разглядывая искоса своего собеседника. Он, давно уже не глядя в мою сторону, головой покачал.
– Не поверили. Это куда хуже. И не в разнице возрастов дело, в том, что внутри. Она потому и говорила, не прошли испытания, а я… почему-то не посмел возразить, настоять на своем. Столько раз били, вот и показалось, этот крайний. Но и крайний защитить надо, хотя бы и от нас самих, – снова та же полуулыбка. – Для меня это до сих пор как сон в электричке. Не то было, не то не было. Нет, было но… мы часто напротив сидели и улыбались, как блажные, – он умолкнул снова. Бекасово. В вагон втиснулись еще, но дальше тамбура пролезть не смогли. Нагретые солнцем клозетные миазмы поползли по салону, кто-то тяжело, устало раскашлялся, разбудив на мгновение соседей, и снова погрузился в тяжелую дремоту, длиться которой осталось минут сорок, если поезд не сбавит темпа, пытаясь нагнать расписание.