Письма с Истра - стр. 37

Он попросил желудочное, сестра Фрида подала на подносе. Запах показался знаком, но что это, никак не припомнить. Выпив, он как-то сразу забыл о камере. Может, тому причиной тепло сидящей рядом женщины? Агнесса потрогала его лоб, запястье, проверяя пульс.

– Вы очень спокойны, – немного изменившимся голосом произнесла она. Что это, грусть? Сожаление? Или что-то иное. Он не мог понять.

Снова поговорили, о чем-то пустячном, вылетевшем из головы сразу, кажется, последним о венецианских каналах. Он что-то говорил про болота и разбойников, и замер, когда принесли препарат. Агнесса спросила еще раз, согласен ли он выпить содержимое вот этой чашечки, сознавая, что внутри средство, которое сперва усыпит его, а затем нарушит дыхание, приведя к асфиксии, он снова ответил согласием. Перед тем, как принять, спросил, долго ли будет засыпать, – нет, около десяти минут, максимум четверть часа. Просто расслабьтесь и старайтесь ни о чем не думать, я буду с вами.

Он выпил залпом, тут же запил водой. Агнесса предложила конфету, из тех что в вазочке, в синей обертке, он отказался. Горечь ушла быстро. Агнесса обняла его, прижала к себе, он улыбнулся. Руки, задрожавшие было, когда брал стаканчик, успокоились. Мир качнулся и медленно вернулся в изначальное положение.

– Знаете, – произнес он, – мне очень давно не было так спокойно. Удивительное ощущение. Я не помню уже, когда…

Агнесса пригладила его волосы, он замолчал, погрузившись в тепло, исходящее от ее тела. Неожиданно вспомнил, что так и не сказал, что делать с прахом. Попросил развеять над рекой, если можно. Или показалось, что произнес. Да не все ли равно. Вечность бы провести так, как сейчас.

– Правда, – голос садился, становясь едва слышным. – Никогда не было так хорошо. Ни с кем.

Агнесса крепче обняла его. Сон окутал туманом, комната, потемнев, исчезла. Он улыбался, тихо, просто, как человек, достигший пункта назначения. Через несколько минут госпожа Хиршер поднялась, давая понять, что запись окончена. И не отрывая взгляда от умиротворенного лица, стала звонить в полицию.

В жизни так мало красивых минут,

В жизни так много безверья и черной работы.

Мысли о прошлом морщины на бледные лица кладут,

Мысли о будущем полны свинцовой заботы,

А настоящего – нет… Так между двух берегов

Бьемся без смеха, без счастья, надежд и богов.

Саша Черный

После завтрака я обычно иду на прогулку. Маршрут одинаков и всегда начинается с узкой улочки, петляющей по гребню холма. С нее лестницей с широченными неровными ступенями, то два шага, то все четыре, спускаюсь к шоссе, сажусь на экспресс. От площади Махатмы Ганди, что разделяет парк и комплекс старых университетских зданий, бреду аллеями старых кряжистых лип до самой реки, а там, либо прохожу мимо базилики пятнадцатого века до троллейбусной остановки, либо до мечети двадцатого на автобус. Если погода хорошая, спускаюсь к реке. От моста, соединяющего старый и новый город, эскалатором, реже пешком, поднимаюсь к троллейбусу и еду до Университетской площади. Останавливаюсь только, когда бывает желание потолкаться среди туристов и гостей города, иногда приятно услышать русский язык, иногда он режет ухо, и хочется забыть усердие, с каким учил его в школе. Случалось, среди гостей, я слышал и слова на родном наречии. Сердце всегда отвечает на это одинаково, мне по-прежнему больно встречаться даже взглядом с теми, кто, как я, находится в добровольном или принудительном изгнании. Я стараюсь выходить на Университетской только в послеполуденный час. Именно тогда поток туристов иссякает, площадь заполняется аборигенами, спешащими по своим делам, и я спокойно прохаживаюсь меж магазинчиками, заглядываю на лотки с прессой, иногда покупаю газету. Местный язык я знаю все еще плохо, но торгаши готовы предложить газеты со всего континента, те, что не смогу прочесть: «Эль Паис», «Таймс», «Либерасьон», «Репубблику», «Дагбладдет». Я рассматриваю картинки, усевшись в ожидании трамвая; вид у меня, верно, дурацкий. Но, кажется, это смущает лишь одного меня.