Письма дорогому другу Теодору Уокеру - стр. 6

Она обняла его руку посередине плеча, не зная, что прижимает перетянутую рану. Тень прежней боли шелохнулась в ней, но вскоре затихла. Уокеру не хотелось понимать, что Авелин положила голову ему на плечо и что ему становится страшнее за нее, сидящую в пропахшем смертью подвале подножия Манжера. Он тяжело закрыл глаза, впервые пожелав, чтобы сон не шел. План, который он стал лелеять после прочтения письма из Лайт Плейса, рушился с легкой руки Авелин, но Уокер не жалел об этом, ведь предстоящий путь его был гораздо честнее, хоть и не безопаснее.

Стрелки расколотого циферблата показывали третий час, и он выключил фонарик. Спать оставалось немногим больше десяти минут. Дальше рассвет – смерти подобное рождение дня, и все начнется с начала: развалины, запах гари и пепла, разможенные тела, падения от убийственной пули. Война пойдет дальше, держа Уокера за руку, а он теперь не смеет вырваться и уйти с этой прогулки. Второе дыхание открылось неожиданно.

– Авелин, – сказал он, видя, как дыряво свет пробирается сквозь дверь подвала. Это Уокер заметил только сейчас, интересуясь, наконец, что его окружает, – в вас кто-то стрелял?

Она слышала его голос четко, как нечто отдельное и ощутимое. Нечто казалось уютным и добрым. Нечто источало спокойствие.

– Стрелять меня? – девушка поправилась и взглянула на расстрелянную дверь, на которую не любила смотреть, потому что не могла открыть. – Меня стреляет немец на часовне, полагаю… играет и… не дает выход. Раз он стрелял мне в… лицо, когда я чуть открыла дверь, но… не вышло. Он не хочет, чтобы я покинула подвал, но меня не убивает. Наверняка он хочет, чтобы я умерла здесь от голода. Эти банки дают мне… еда, но мне нужна вода и… свет. Армэль нужна вода и свет. Я смогла… взять… украсть… немецкая куртка для Армэль. Это неразумно… Но как он не застрелил вас?

Решимость как вспышка. Уокер вновь включил фонарь, сам не зная, отчего так волнуется. Его подстегивала к действиям сама собой образовавшаяся спешка. Первое, что поймало свет – часы. Он подскочил. Время играло против него, и Уокеру стало не по себе. И хотя он знал теперь точно, чего хочет и что его ждет, ему хотелось немедленно выбраться из подвала и кинуться навстречу судьбе. Двадцатилетний мозг Уокера думал, что именно то, что он собрался сделать, оправдает его преступление.

– Мне нужно идти, – он нервно похлопал по нагрудному карману, как будто хотел отряхнуть и чуть не сорвал медаль. – Простите, Авелин. Мне нужно идти.

Авелин начинала бояться суетливости капрала, ведь именно так, в такой же шепчущей нервозности, ее хотели спрятать от светловолосого немца. И Уокер уходил, хотя обещал остаться.