Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты - стр. 81

Скверно для Британской империи обстояли и дела в Африке. Только что, в середине апреля, в Ливии немецкие войска осадили Тобрук – перед Роммелем открывался путь в Египет, где его с нетерпением ждали пронацистски настроенные офицеры (Г. А. Насер, А. Саддат и множество других), – иными словами, открывался путь к Суэцкому каналу и далее на Восток. В мае 1941‐го Гитлер объявит всех арабов естественными союзниками рейха.

Пронацистские и, соответственно, антибританские настроения господствовали также в неимоверно богатом нефтью Иране; напомним, что Персия само свое название в 1935 году сменила на Иран именно под влиянием ариософских и расовых теорий национал-социализма. Словом, Великобритания, сражавшаяся в одиночку против Гитлера, очутилась в кольце осады. Пытаясь спасти ситуацию, к концу апреля она начала интервенцию в Ираке – с прицелом на Иран. На этом многосложном геополитическом фоне и следует рассматривать сталинский спич.

Итак, в нем он обрушился на «старую» и уже «мертвую» идеологию расового превосходства, на смену которой идет идеология «новая», ленинская. Почти к тем же выражениям он прибегнул еще в 1935‐м, когда, выступая перед таджикскими и туркменскими колхозниками, заявил, что Ленин своей новой политикой равенства и братства народов «похоронил в гроб» старую – «царскую, буржуазную» политику национального угнетения. Кого же теперь Сталин собрался «похоронить в гроб»?

Пока еще, до 22 июня, он оставался нейтральным, в согласии с нацистско-советским пактом 1939 года, но такие формальности обоих вождей не стесняли. Как показало знаменитое открытие Виктора Суворова (Резуна), всесторонне подкрепленное М. Солониным и другими исследователями, с апреля 1941‐го он форсировал подготовку к походу против своих берлинских партнеров по договору, приправленную газетной риторикой, получившей уже прозрачно антигерманскую тональность. Таджикская речь служит тому лишь добавочным подтверждением. Педалируя в ней конфликт с нацизмом именно в идеологической сфере, Сталин тем самым распрощался со своей прежней прогермански-пацифистской фразеологией, осуждавшей любые идеологические войны как нелепый пережиток Крестовых походов Средневековья. Под «старой» и «мертвой» он на сей раз, без всякого сомнения, подразумевал уже идеологию нацистскую, подлежащую ликвидации, – точно так же, как в речи 1935 года называл старой и уже «похороненной» политику покойного царского режима.

По другому поводу И. Курляндский отмечает, что во время пакта «он лично отредактировал передовицу в „Известиях“ от 9 ноября 1939 года „Мир или война?“. Сталин вписал в статью известный пассаж о недопустимости войны за уничтожение гитлеризма, который потом повторил в своем публичном выступлении Молотов. Гитлеровский режим оправдывался Сталиным демагогическими ссылками на идеологическую толерантность». Вот это высокогуманное место, процитированное Курляндским и звучащее особенно увлекательно с учетом его авторства: «Каждый человек волен выражать свое отношение к той или иной идеологии, имеет право защищать и отвергать ее, но бессмысленной и нелепой жестокостью является истребление людей из‐за того, что кому-то не нравятся определенные взгляды и мировоззрение»