Пир на закате солнца - стр. 12
– Ничего не понимаю. – Сокол закурил. – Традиции, не обсуждается… Совершены тяжкие преступления, военные преступления, а вы – наш сотрудник и, по сути, укрываете…
– Я никого не укрываю. Я честно пытаюсь оказать вам содействие. Я утверждаю, что никаких военнопленных в Крум бойцы Печа привезти не могли.
– У нас точные данные. Люди пропали, погибли. Мы собираемся это проверить там, на месте.
– Я не спорю: кто-то из этих несчастных мог встретить свою смерть… там. Но вам не следует туда ездить, – тихо сказал учитель.
– Мы поедем в Крум, а вы поедете с нами.
– Нет. Ни за что.
– Мы доложим руководству, что вы отказались, – сказал Приходько.
– Я… я не могу. Если я поеду… даже если я вернусь, я буду вынужден уехать из села, все бросить. Я стану изгоем здесь.
– Но почему? Вы же взрослый образованный человек. Объясните нам.
– Вы иностранцы. Иностранцам это сложно объяснить. Видите во-он тот дом, там, наверху?
Приходько поднял глаза – мощенная булыжником улица, велосипедист, столбы с провисшими проводами, веревки с бельем, которое полощет ветер, и дальше над всем этим горы, а над их вершинами – то ли туман, то ли облака. Еще четверть часа назад небо было чистым и ясным, и вот уже что-то натянуло с севера. Какую-то муть.
– Кажется, дождь собирается, – жизнерадостным тоном Пятачка оповестила Рая Чистякова.
Она отчаянно скучала, не понимая ни слова. Пила свой кофе, благоразумно отказавшись от жирной подозрительного вида шаурмы. Грызла печенье из выданного сухого пайка. Она была разочарована: что в Требиште не оказалось базара, никаких поделок для туристов – ничего, что можно было бы привезти в качестве албанского сувенира.
Дом, на который указывал агент, был высоко – развалюха с проваленной крышей, с зияющими дырами окон.
– Его давно бы сожгли, но боятся, что пожар пойдет вниз, трудно тушить и пострадает все село.
Подошел хозяин кафе, что-то спросил.
– Не желаете пообедать? Он поджарит виршлу на углях, это колбаса, очень вкусно, я советую, – усмехнулся учитель Лека. – У него и ракия найдется. Все лучше, чем ехать туда. – Он жестом задержал хозяина кафе, показал на дом-развалюху. – Мне сорок, я помню тех, кто жил в том доме. ОН… он был старше нас… В семьдесят втором это было… да, точно… в семьдесят втором, ему тогда было двенадцать… У него было прозвище смешное Карамель, он любил сладкое…
«Кто знает, чем была Албания в 72-м? Наглухо закупоренная от внешнего мира страна. Мы ее, кажется, в школе по географии даже не проходили, – подумал Приходько. – Вроде и нет такой страны совсем».
– Его отец был партийный, возглавлял ячейку, у них в семье было много детей – кроме старшего по прозвищу Карамель, еще пять сестер и совсем маленький братишка – трехлетний. Всего семеро. Их мать умерла родами. Их всех считали детьми албанского народа, потому что отцу было некогда с ними возиться, он вечно был в разъездах, выступал на собраниях. Однажды он приехал из Шкодера и объявил, что организует в Крумском ущелье кооператив – животноводческий, кажется. – Учитель Лека покашлял в кулак. – Я сам этого, конечно, не помню, мал был, слышал потом. Эта история… о ней тут у нас не забывают. Ему говорили – старики говорили, что Крум – плохое место, что скот там не выживет, но он ничего не хотел слушать. Упрямый был человек. Местные все наотрез отказались, тогда он привез наемных рабочих, пастухов из аромунской