Пейзажи этого края. Том 1 - стр. 46
Старшей дочери, Аймилак, в этом году двадцать лет; отучившись семь лет в сельской школе, она уехала в город, поступила в медицинский техникум. Тогда Асим это одобрял: однорукая девочка – много ли от нее проку; если останется дома – сколько будет трудодней? Пусть учится медицине; кто знает, глядишь – станет получать зарплату, юаней сорок в месяц; люди говорят, сейчас дочку иметь даже ценнее, чем сына; сын женится и во всем по дому будет слушать невестку, а девочка пусть и уйдет в другую семью, все равно будет заботиться о родителях. Но год назад мать Аймилак заболела и слегла, и это подкосило старика; не только потому, что они с сыном не умели печь лепешки, раскатывать и тянуть лапшу и не могли теперь поесть нормальной еды, а скорее потому, что им пришлось больше делать по хозяйству: больше косить травы, рубить хвороста, намного больше выбивать и подметать циновок – а это напрямую отражалось на доходах. Поэтому Асим решил, что Аймилак надо вернуться домой и заниматься хозяйством. Ход его мыслей изменился: все равно дочка великих дел не свершит, выйдет замуж и будет жить в чужой семье, так пусть пока в доме от нее будет хоть какая-то польза.
Кто мог подумать, что Аймилак, никогда не говорившая отцу ни слова поперек, даст ему решительный отпор? Она сказала, что умрет, но не бросит учебу. Только тогда до Асима дошло, насколько серьезный оборот приняло дело: дочка жила на стипендию медтехникума – вроде как это снижало расходы, даже можно было рассчитывать на какую-то выгоду; но в то же время уменьшилась ее зависимость от семьи. Дочь перестала его слушаться, как это так? – и, подумать только: в двадцать лет взрослая девушка живет в городе, в техникуме – раньше в этом возрасте у нее уже могло быть двое или трое детей! От этих мыслей у Асима без мороза бежала по телу холодная дрожь.
Сын Иминцзян, семнадцати лет, с детства был любимчиком Асима, нежно обожаемым баловнем. До Освобождения Асим сам ходил босой, но заказывал мастеру пару маленьких кожаных сапожек для Иминцзяна, и каждый раз, когда доводилось есть баранину, остававшийся на руках жир Асим втирал в маленькие сапожки, чтобы они у сыночка блестели. По правде говоря, в этих сапожках четырехлетнему Иминцзяну было не очень удобно, из-за них ему не раз доставалось: сынок Махмуда поколачивал его и, давая тумаки, приговаривал: «И у тебя, значит, тоже такие сапожки!»
Иминцзян с малолетства был окружен отцовской безграничной любовью и заботой, неустанными поучениями и наставлениями; но он не превратился в кроткого котеночка за пазухой у Асима. Он пошел в школу, вступил в пионеры, и постепенно в нем проступило, как бы сказать, «второе дно». Революционные истории, которые рассказывали вожатые, он слушал с явно большим интересом, чем нотации отца о правилах и добродетелях. Судя по участию в школьных песенно-танцевальных мероприятиях и соревнованиях по играм с мячом, Иминцзян постепенно сворачивал на другую дорожку. В конце концов Асим велел сыну уйти из пятого класса – все равно не быть ему кадровым работником, а пяти классов учебы хватит с лихвой; к тому же быть наследником фруктового сада, домика, ковров, фарфора и дойной коровы – это покруче любой кадровой работы. Иминцзян поплакал и пошел работать в бригаде. Кто ж думал, что Абдулла и Турсунай из комсомольской ячейки станут и дальше донимать Иминцзяна, и через два года он вступит в комсомол… При одной только мысли об этой бойкой девушке Турсунай, которая часто прибегала то позвать Иминзцяна на собрание, а то и поговорить, у Асима холодели руки и ноги и перехватывало дыхание.