Певерил Пик - стр. 91
– Вы отлично знаете, что ваша матушка была бы счастлива, если б вы хоть сколько-нибудь интересовались делами острова, дорогой мой Дерби.
– Да, разумеется, она позволила бы мне называться королем, но пожелала бы стать вице-королевой и властвовать надо мною. Заставив меня променять столь любезную мне праздность на королевские труды и заботы, она всего лишь приобрела бы еще одного подданного. Нет, Джулиан, она почитает властью право вершить дела этих несчастных островитян, а почитая это властью, находит в сем удовольствие. Я не стану вмешиваться, разве только ей снова вздумается созвать верховный суд. Мне нечем будет заплатить вторичный штраф брату моему – королю Карлу. Впрочем, я забыл, что это – ваше больное место.
– Во всяком случае, это больное место вашей матушки, и я не понимаю, для чего вы об этом говорите, – отвечал Джулиан.
– Что ж, я не питаю предубеждения к этому несчастному Кристиану и даже уважаю его память, хоть и не имею на то столько причин, сколько вы, – сказал граф Дерби. – Я помню, как его вели на казнь. Тогда меня в первый раз в жизни освободили от занятий, и я искренне желал бы, чтобы моя радость по этому поводу была связана с какой-либо другой причиной.
– А я предпочел бы, чтобы вы говорили о каком-нибудь другом предмете, милорд, – отозвался Джулиан.
– Вот так всегда, – отвечал граф. – Стоит мне упомянуть о предмете, который заставляет вас встряхнуться и согревает вашу кровь, холодную, как кровь водяного, – пользуясь сравнением, употребляемым жителями этого благословенного острова, – как вы заставляете меня переменить разговор. Так о чем же нам говорить? О Джулиан, если бы вы не уехали и не погребли себя заживо в замках и пещерах графства Дерби, у нас не было бы недостатка в восхитительных темах. Взять хотя бы театры – труппу короля и труппу герцога. Заведение Людовика{121} по сравнению с ними просто ничто. Или Ринг в парке – он затмевает даже Корсо в Неаполе; или, наконец, красавицы, которые затмили весь свет!
– Я охотно послушаю ваши рассказы об этих предметах, милорд, – отозвался Джулиан. – Они для меня тем любопытнее, что я очень мало знаю о Лондоне.
– Хорошо, друг мой, но с чего мне начать? С остроумия Бекингема, Сэдли{122} и Этериджа{123}, с любезности Гарри Джермина{124}, с обходительности герцога Монмута{125} или с очарования Гамильтон{126}, герцогини Ричмонд{127}, с привлекательности Роксаланы{128} или с находчивости госпожи Нелли?{129}
– А что же вы скажете насчет обворожительной леди Синтии?{130} – спросил Джулиан.
– Клянусь честью, следуя вашему мудрому примеру, я хотел оставить ее для себя, – отвечал граф, – но раз уж вы меня спросили, я должен признаться, что мне нечего о ней сказать; да только я вспоминаю ее во сто крат чаще, нежели всех прочих красавиц, которых я упомянул. А между тем она уступает в красоте самой невзрачной из этих придворных прелестниц, а в остроумии – самой тупой из них, или – что чрезвычайно важно – одета она так же не по моде, как любая скромница. Не знаю, чем она свела меня с ума, разве тем, что она капризнее всех женщин на свете.