Песнь Сорокопута. Ренессанс - стр. 30

Надеюсь, он не успел выбрать себе другого первокурсника.

Отец удивлённо посмотрел на меня, повторил: «Люмьер Уолдин?» – словно пробовал имя на вкус.

Я ждал его вердикта.

– Хорошо, – произнёс он, словно сам был изумлён моим выбором, но в конце концов остался доволен.

Просто камень с души. Ещё бы Люмьер знал об этом.

– Ты спросил его? Или это он тебе предложил?

Я чуть было не ответил «да» на два противоположных вопроса.

– Я, то есть он, – торопливо выпалил и прикусил губу, чтобы не ляпнуть что-то ещё. Помедлив, снова ответил: – Точнее, это был я. Спросил его, может ли он быть моим наставником. Так всё и было.

«Господи, – пронеслось в моей голове, – помолчи, ни слова больше». Я самолично рыл себе яму.

– Люмьер – достойный выбор, – ответил отец спустя минуту.

– Я хотел сказать вам кое-что ещё, – набравшись храбрости, произнёс я.

– Да?

Я поднялся, надеясь, что, если буду крепко стоять на ногах, моя тирада прозвучит убедительнее.

– Скэриэл мой друг, нравится вам это или нет. Я буду с ним дружить, потому что он хороший человек. Он не совершал ничего плохого. Если родиться полукровкой – это ошибка, то я жалею, что родился чистокровным, – враждебно выпалил я.

Отец выглядел так, словно его огрели чем-то тяжёлым по голове.

Удивление сменилось замешательством, я впервые видел его в таком состоянии. Он глубоко вздохнул и быстро взял себя в руки. Теперь отец смотрел сурово, я бы даже сказал, с подозрением, как будто не верил, что эти слова были произнесены мной.

– Жалеешь, что родился чистокровным? – с расстановкой повторил он и смерил меня убийственным взглядом.

Тело покрылось холодным липким потом, ноги задрожали, ещё чуть-чуть, и подкосились бы. От былой уверенности не осталось и следа. Я сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

Его разочарованию не было предела. Не отрывая взгляда, отец медленно поднялся. Мне хотелось отвести глаза, спрятаться, забиться куда-нибудь и переждать бурю, но я заставлял себя, требовал: «Смотри ему прямо в глаза, покажи, что ты уверен в своих словах, даже если внутри ты весь содрогаешься от страха».

Когда внушительная фигура появилась напротив, ко мне пришло пугающее осознание. Отец никогда не согласится с моим мнением, никогда не примет Скэриэла и не вернёт Кевина. Я так и останусь для него чужаком, посягнувшим на всё святое в этой семье и попытавшимся оспорить его авторитет. Я шёл по лезвию ножа, рискуя всем.

– Ты никогда не голодал, Готье, – его голос звучал строго, – у тебя были дорогие игрушки в детстве, ты учишься в лучшем заведении, тебя окружают люди из высшего общества, ты получаешь всё, чего захочешь, – он давил каждым «ты», «тебе» так, что становилось невыносимо слушать, – любой каприз, любое пожелание… Я позволял тебе так много. – Отец весь клокотал от гнева. Мне стало нечем дышать, будто резкими словами он бил под дых. – Видимо, я позволял тебе слишком много и тем самым избаловал. Ты не ценишь ничего из того, что у тебя есть. Этот полукровка, – отец смотрел с презрением, – он хитрый оборванец, вцепился в тебя клешнями и пользуется, а ты, – он свирепо указал на меня пальцем, – не замечаешь этого. У тебя нет жизненного опыта, и ты доверяешь, подумать только, кому? Полукровкам? Ещё скажи, что жалеешь низших! – крикнул он напоследок, отчего я вздрогнул.