Песнь серебра, пламя, подобное ночи - стр. 56
Хин очнулся и присел. Он вытер грязь и дождевую воду с лица и, моргнув, посмотрел на нее затуманенными глазами. Тут его взгляд стал острее.
– Четыре бога, – прошептал он. – Твоя ци…
– Что? – прохрипела Лань.
Хин смотрел на девушку еще несколько мгновений, потом опустил взгляд на ее руку.
– Позволь мне взглянуть. – Его голос был хриплым от усталости, но хин все еще тщательно контролировал каждое слово. Он оставлял все секреты при себе.
Лань сглотнула и протянула к нему руки. Она попыталась не вздрогнуть, когда его пальцы коснулись кожи.
Взгляд хина метнулся к ней. Не говоря ни слова, он отвел руки и положил их на колени. Очень долго он, склонившись, рассматривал запястье Лань. Когда наконец хин заговорил, выражение его лица было непроницаемым.
– Полагаю, элантийский маг ввел металлическую магию в твои вены в попытке сломать печать на твоей руке. Если об этом вовремя не позаботиться, заклинание просочится в кровь и в итоге убьет тебя.
Слова хина глухо отдавались в ушах Лань. Девушка на мгновение зажмурилась, но это не остановило вспышки образов, проносившихся в ее сознании: Ин, ее тело, разрушенное заклинанием Зимнего мага. Руки Белого Ангела на ее коже, разрывающие ткань платья.
Ее дом и мать, истекающая кровью на полу из розового дерева.
Спустя двенадцать циклов бегства и пряток элантийцы разрушили маленькое убежище, в котором она укрылась от шторма. Они убили тех немногих, о ком она заботилась в этом мире. Одежда висела на Лань лохмотьями, обнажая плечи и спину. Девушка находилась на волосок от изнасилования.
Если продолжит жить, именно такая участь ее ждет: полусуществование на разграбленной земле, вечно во власти элантийских завоевателей, как крыса в клетке.
Капли дождя на ее щеках стали теплыми.
– Я не… – ей не хватало воздуха. – Я не хочу так жить…
Что-то тяжелое упало ей на плечи. Хин, присевший перед ней на корточки, завернул девушку в свой плащ. Одним рукавом он начал вытирать Лань лицо, время от времени останавливаясь, чтобы оценить ее реакцию. Она позволила дождю омыть ее и потушить все чувства, пока хин вытирал кровь с ее щек и разбитой губы. Он был нежен и осторожен, а каждое прикосновение ткани стирало воспоминания об элантийских руках.
Закончив, хин отстранился и сцепил пальцы.
– Я знаю, каково это, – тихо сказал он. – Знаю, каково это, когда у тебя отнимают все. И знаю, как это трудно… продолжать жить.
Лань посмотрела на него, крепко обхватив себя руками. В его глазах не было ничего от той чуждой, древней черноты. Выражение лица хина было собранным и сдержанным. В нем не проглядывалась доброта, только жесткое, ранящее сочувствие.