Первый слой памяти - стр. 2

Перед институтом было вавилонское столпотворение, как будто дело происходило в конце рабочего дня. Стояли машины, бегали люди, в половине окон горел свет.

– Землетрясение продолжается, – сказал я, вылезая из машины, и, надо признаться, мной овладели всевозможные предчувствия.

Давид и сам Лордкипанидзе стояли посреди холла.

– Всегда на посту, – приветствовал я их, не здороваясь, потому что имел уже честь утром засвидетельствовать свое почтение обоим моим коллегам.

– А вот и Гиви, – сказал Лорд и, обернувшись к Русико, приказал: – Сейчас же наверх, в операционную, я скоро там буду.

– Простите, – сказал я, – где здесь у вас справочное бюро? Я хотел бы получить информацию о своем ближайшем будущем.

– Разъясните, – бросил Лорд Давиду и понес свое грузное тело на второй этаж.

– Только в двух словах, – предупредил меня Давид, словно моя минимальная норма на объяснения состояла из четырех слов и одной запятой. – Мне позвонил Пачулия. Ты его знаешь? Пачулия на «Скорой» работает. Ты его не знаешь? Странно.

– Ближе к делу, – сказал я Давиду строгим голосом. – Тебя просили все мне разъяснить, а не выяснять мои личные отношения с Пачулия.

– Да, конечно, правильно. – Давид поковырял ногтем дужку очков. – У них больной, шоковый, неизвестно еще, вытянут они его или нет. А там как раз эпицентр землетрясения. Маленького землетрясения.

Пальцы Давида непроизвольно показали, какие маленькие бывают землетрясения.

– Не может быть, – поразился я. – Таких маленьких не бывает.

– Говорят, в Тбилиси в некоторых районах звенела посуда в шкафах.

– Это от городского транспорта, – постарался я утешить Давида. – А все-таки при чем тут мы? Мы не «Скорая помощь». Мы научно-исследовательский институт, можно сказать. Институт мозга.

– Вот именно. Институт мозга. А Пачулия знал, над чем мы работали. Он в феврале был на конференции в Киеве, где Лорд делал доклад. Вот он и запомнил. Идея, конечно, дикая, малореальная, но от этого зависят жизни других людей.

Тут Давида отвлекли. В вестибюль вбежала очаровательная тоненькая девушка, растрепанная, она бросилась к нам и прошептала:

– Он где? Он жив?

У девушки было такое большое и детское горе, что даже столь закоренелый эгоист и циник, как я, отвернулся и не сказал ни слова. Я вообще в таких случаях ничего не умею говорить. Зато Давид – великий мастер врачебного обхождения.

– Вы, простите, о ком спрашиваете? – спросил он почти нежно.

– О Бесо. О Бесо Гурамишвили.

– Конечно, конечно, – сказал Давид. – Состояние, прямо скажу, тяжелое, но нет никаких оснований отчаиваться.