Первое лицо - стр. 18
На Филиппинах?
Неохота становиться таким козликом.
Он умолк, зрачки превратились в пару черных пуговиц, пришитых к лицу.
И неохота становиться таким наблюдателем.
Рассказ про козленка удался на славу. Ну, может, не совсем на славу, но это было уже кое-что. Впрочем, когда я записал его черным по белому, он, как выразилась, ознакомившись с рукописью, Пия Карневейл, просто не выстрелил. В нем, по ее словам, отсутствовал стержень. И я понимал: редактор прав. Описанная мной ситуация казалась надуманной, хотя в устах Хайдля все звучало вполне достоверно. Многие его рассказы были именно такого рода: они прорастали сквозь дикое нагромождение моих предположений, надежд и страхов, вписываясь новыми загадками в историю его жизни, и при этом ни в какую не ложились на страницу. Они словно плыли и нипочем не опускались на землю; в них не было ни грязи, ни деталей. А в редакторском кабинете, представлявшем собой грот с машинописными стенами, с растущими повсюду сталагмитами рукописей, Пия сказала, пошевелив поднятыми кверху длинными, смуглыми пальцами:
У настоящего писателя, Киф, должны быть грязные руки.
Это не укладывалось у меня в голове. Стоя у окна в нашем рабочем кабинете, я смотрел на промышленные зоны и унылые проезды Мельбурнского порта. В одну сторону промчался грузовик, в другую – мотороллер. Оживленного движения здесь обычно не бывало. Город, как и положено городам, растворялся вдали, среди жилых кварталов и предместий грязного цвета.
Вы шарлатан, сказал я в тот первый четверг, поздно вечером, обернувшись к Хайдлю, который сидел за столом, теперь уже своим, и решал кроссворд.
Вот как?
Я промолчал. Что можно было к этому добавить?
Все мы шарлатаны, сказал Хайдль. Каждый знает, что притворяется кем-то другим. Почему же я должен выбиваться из общего ряда?
Так он заигрывал с разрушительными силами, подначивая меня толкать его дальше.
Сражаясь с ним всю неделю за какие-то детали его детства и юности, я терпел поражение за поражением, а потому решил больше не выпытывать его предысторию, о чем прямо и заявил.
Да мне плевать, где вы родились, сказал я.
Предсказуемо непредсказуемый, он обиделся. Резко повернул голову в мою сторону, но лишь ненамного и ненадолго.
Тебе плевать?
Да.
Но выведать-то любопытно?
Я ответил, что нисколько. И понял, что действительно нисколько. Хайдль изобразил крайнее удивление. Он раз за разом менял выражение лица, порой так стремительно, что маска разбивалась вдребезги. Выражение изумления давалось ему хуже других. Гримаса делала его похожим на дворового пса, рвущегося с цепи.