Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии. Предисловие Дмитрий Goblin Пучков - стр. 5
Уединенная трапеза подошла к концу. Насытившись, он отодвинул миску и мельком взглянул в противоположную сторону зала, где у стены расположилась группа посетителей. Подобно ему, они разговаривали на сицилийском – диалекте, столь щедро приправленном словами из испанского, греческого и арабского языков, что он частенько оставался непонятным даже для других итальянцев. Подобно его облачению, их одежда и украшения мало подходили для представителей профессий, привычных в таком месте: рабочий, фермер, гладильщик. Однако было очевидно, что Мадониа не входил в их среду. Даже если все присутствовавшие в ресторане были иммигрантами, они давно уже стали ньюйоркцами и чувствовали себя как дома на кипучих улицах колонии выходцев из Италии. Мадониа же впервые приехал на Манхэттен всего неделю назад и не знал города. Для того чтобы сориентироваться в Маленькой Италии, ему требовались провожатые, и это приводило его в замешательство. Хуже того, его все больше беспокоили эти люди, которых он едва ли знал: они бормотали своими низкими голосами что-то невнятное и вели речь столь туманную, что он никак не мог понять, о чем они говорят.
Мадониа не довелось узнать разгадку этой тайны. Едва сицилиец закончил свой обед, как дверь, ведущая в зал, распахнулась с громким щелчком, эхом прокатившимся по залу, и на пороге появилась вторая группа людей. В тусклом дрожащем свете газовой лампы Мадониа разглядел лицо одного из вошедших: это был Томмазо Петто – гора мышц, всем своим видом внушавшая угрозу. Его прозвали Быком из-за широкой грудной клетки, сильных рук и ограниченных умственных способностей. Позади него притаилась другая фигура, на мгновение показавшись силуэтом на фоне стены. Это был худощавый человек среднего роста. Его глаза, черные как уголь, будто зияли дырами, просверленными в черепе. Лицо незнакомца было невыразительным и изможденным, кожа – грубой, подбородок и щеки не выбриты. Усы выглядели клочковатыми, как у классического разбойника.
Бык инстинктивно посторонился, пропуская второго человека в зал. Когда тот вошел, среди присутствовавших пробежала волна беспокойства. Это был их предводитель, и они выказывали ему свое почтительное отношение, исполненное страха. Ни один из этих пяти или шести человек не мог выдержать его пристального взгляда.
Мадониа тоже оказался во власти того ужаса, который внушал другим черноглазый человек. Голос его был сух, жестикуляция невыразительна и скупа. Помимо всего прочего, нечто настораживающее таилось в том, что правая сторона его тела была закутана в просторную коричневую шаль. Мадониа знал, что рука, которую он прятал, сильно деформирована. Предплечье было вдвое короче, чем у нормального человека. Еще ужаснее было то, что рука казалась не чем иным, как клешней. На ней с рождения отсутствовали первые четыре пальца. Оставался только мизинец, бесполезный в своем одиночестве, словно жестокая шутка неведомого равнодушного божества. Черноглазого звали Джузеппе Морелло. Своей искалеченной конечности он был обязан прозвищем Клешня.