Перстенёк с бирюзой - стр. 11
– Тебе ли мои грехи считать? Ты что ль отпускать мне их собрался? – писарь голову поднял, глянул на боярина недобро. – Смотрю на тебя, Вадимка, и разумею, что возле тебя тошно. Ни слова доброго, ни жалости. Откуда ты такой явился? Бес послал меня мучить на старости лет?
Боярин не осердился, ответил спокойно:
– А то ты не знаешь откуда я? Пять зим тому сам меня встретил, за руку водил, обсказывал как тут живется и бедуется. Ты, Никеша, один на всю округу писарь. Прикажешь мне самому буквицы выводить для князя? А кто ворога будет гнать? Дед Ефим? Или ты, болячка коленочная?
– Нового писца сыщи, – буркнул дедок. – Злата посули.
– Дураков-то нет в Порубежное ехать. Сколь ищу, знаешь?
– Сам научи, – Никеша чуть опомнился и смотрел теперь жалостливо. – Или мне кого дай в обучение. Наш отец Димитрий – поп дюже строгий. У него не наука, а казнь лютая. Не однова я тебе говорил, спихни ты его в Берестяное, пусть там народ стращает.
– Да ну, спихнуть? А кто вместо него сотню поднимет, если меня или полусотников посекут*? Ты воев на рать водил? А он – да. Вот то-то же, – Вадим и говорил-то беззлобно: такие речи не впервой меж ним и писарем. – И где боярыня Ульяна? Приветить не идет.
– Умная, вот и не идет, – ворчал старый. – Я б своей волей к тебе не потащился. Глянь на себя, Вадимка, ты ж нелюдимый стал. Молчишь, брови гнешь и говоришь только со мной. Для иных указы и взор изуверский. Последний раз на прошлую весну улыбку кинул Матрешке вдовой и все. Седалищем к коню прирос, мечи к рукам прилепил, вот и вся твоя жизнь. Только и радости, что злата стяжаешь. И на что оно тебе? Сундуки лопаются, закрома под потолок, а ты и кафтана нового ни разу не вздел.
– Не скули, Никеша, я завтра поутру на ближнюю заставу тронусь, тебе передышка, – Вадим обернулся к дверям, заслышав легкие шаги по сеням.
В гридню вошла тётка средних лет, за ней показалась девица, годков семнадцати или около того. Вадим выпрямился и ухватился за старую воинскую опояску – крепкую, но потертую.
– Здрав будь, Вадим Алексеевич, – боярыня склонила голову, привечая.
– И тебе здравствовать, Ульяна Андреевна, – поклонился и Норов. – Хорошо ли приняли?
– Дай тебе бог, приняли хорошо, как в родном дому, – улыбнулась боярыня. – Твоей добротой не пошли по миру.
– Полно, об чем речь. Перед мужем твоим покойным я в долгу, так не ему, а тебе верну. Напрасно сразу не написала, что бедуешь и по чужим домам живешь. В Порубежном для тебя всегда место сыщется. Живи, хозяйничай. Будет тяжко, без дела обитай, никто слова не скажет, – вроде и говорил боярин хорошее, а все будто с холодком, несердечно.