Перстень Андрея Первозванного - стр. 18
Да… сказать, что в семьи приходило горе, – это ничего не сказать! Эпидемия была своего рода – наподобие той, которую остановил когда-то приятель Кавалерова по моргу Щекочихин. Вот именно! Одну остановил, другую – вызвал.
Странно: Кавалеров как бы и не удивился, обнаружив в газете портрет своего знакомца с броской подписью: «Доктор Щекочихин – спаситель и душегуб». Да, Щекочихин и оказался тем маньяком, который несколько лет держал Магадан в страхе. Врач убийца, злодей, дьявол, монстр… Как его только не называли! За головы хватались: те же руки, что исцеляли, – сверхжестоко лишали жизни!
Это Кавалерову кое-что напомнило. Газетную статеечку под заголовком «Врач-убийца». Старую такую статеечку – образца 1952 года. Из прошлой, а может, и позапрошлой жизни. Вспоминал ее, вспоминал ту жизнь – и не мог ужасаться поступкам Щекочихина, не мог его судить!
Кавалеров не знал, конечно, как отвечал Щекочихин на вопросы следователей: что, мол, вас заставило, как вы могли – и все такое. Он-то знал – или думал, будто знал. Души тех детей, которые кричали, и плакали, и реяли над Щекочихиным, будто едва оперившиеся птенчики над разоренным гнездом, требовали от него пищи. Требовали жертв… Не зря он потом перестал заглушать крики мертвых. Наверное, привык наслаждаться ими. «Подпитывался» – как там, в Долине смерти. И хотел слышать еще, еще… А потом ему стало мало мертвых голосов – захотелось слышать и живые. Живые крики боли… Жестокость и кровь – они ведь слаще и приманчивей любого наркотика. Этому Кавалерова научил Щекочихин – и тот был «чудовищу-маньяку», «врачу-убийце» благодарен за это.
И еще было за что вспоминать Щекочихина добрым словом. Теперь Кавалеров знал, что нет ничего ужаснее, чем смотреть на труп своего ребенка – и видеть его рот, полный окровавленного крика.
Когда Бузмакин покинул наконец витрину, Альбина со вздохом облегчения подумала, что судьба ее, пожалуй, все-таки хранит. И украдкой, тая улыбку, глянула сквозь стекло, стараясь разглядеть того, чей облик на сегодняшний вечер приняла эта самая судьба: крепкого широкоплечего мужчину лет тридцати, широкобрового, темноглазого. В его лице было что-то по-восточному загадочное, но он не кавказец, это точно. Кавказцев Альбина не любила – а кто их любит, кроме правозащитников? Торчат вечно перед витриной, пялятся, похотливо лыбясь, а то движения неприличные делают, будто прямо вот сейчас приспичило им женщину, а взять ее негде, так что приходится обходиться собственными ресурсами.
Нет, это был не кавказец. Может быть, татарин? А может, просто, как почти у всех русских, столько в крови намешено, что и не определишь, от кого, какого предка достались эти сошедшиеся на переносице брови и нос с горбинкой.