Переживание чувств. О силе грусти и внутренней свободе - стр. 4

. В XVI веке Альбрехт Дюрер изобразил Меланхолию в виде печального ангела, а вокруг разместил символы творчества, знания, духовного поиска и томления: многогранник, песочные часы и лестницу в небо[10]. В XIX веке поэт Шарль Бодлер писал, что «с трудом может представить себе красоту», лишенную меланхолии[11].

Подобный романтический взгляд на меланхолию то становился общепризнанным, то терял популярность. В последнее время он явно не в моде. В программном эссе, опубликованном в 1918 году, Зигмунд Фрейд приравнял меланхолию к нарциссизму, и с тех пор она относится к области психопатологии. Большинство психологов считают слово «меланхолия» синонимом термина «клиническая депрессия»[12].

Однако вопрос Аристотеля не утратил актуальности, да и не мог утратить: есть в меланхолии что-то загадочное, что-то глубинное и важное. И Платон был меланхоликом, и Джалаладдин Руми, и Чарлз Дарвин, и Авраам Линкольн, и Майя Анджелу, и Нина Симоне, и Леонард Коэн.

Что же у них всех общего?

Я уже много лет ищу ответ на этот вопрос, идя по следу, оставленному сотни лет назад художниками, писателями, мыслителями и в целом философской традицией в разных частях света. В ходе этой работы я стала сотрудничать с современными психологами, учеными и даже с теоретиками в области управления (они пришли к выводу, что у лидеров и творческих людей, имеющих склонность к меланхолии, есть уникальные сильные стороны, а также выяснили, как эти сильные стороны лучше всего использовать). Я считаю, что переживания горько-сладкого спектра вовсе не являются быстротечными или непременно связанными лишь с определенным моментом, как было принято думать. Это незаметная тихая сила, это образ жизни, это давно сложившееся мировоззрение – столь же ценное для человека, сколь и лишенное серьезного внимания. Это искренний и возвышенный ответ на проблемы, связанные с необходимостью существовать в крайне несовершенном и прекрасном мире.

Горько-сладкий взгляд на вещи подсказывает, как реагировать на боль: принять ее, попытаться превратить в источник творчества, как это делают музыканты, или в средство исцеления, или в какое-то новаторское решение, или еще во что-то, что питает душу. Если никак не преобразовывать тоску и печаль, мы рано или поздно начнем выплескивать их на других через насилие, стремление доминировать, пренебрежение. Но если мы осознаем, что все люди сталкиваются – или обязательно столкнутся – с утратами и страданием, то сможем повернуться лицом друг к другу[13].

Именно эта идея – о том, что боль можно превратить в источник творчества, духовной работы и любви, – стала центральной в этой книге.