Переломленная судьба - стр. 8
Ван Чанчи с шумом задернул штору. Поскольку он сделал это слишком резко, один крючок соскользнул на пол, со звоном прокатившись по комнате.
– Если тебе противно, – продолжал Ван Хуай, – можешь возвращаться домой, но я останусь. Ведь уже с детства было понятно, кем ты станешь. Я знаю, что тебе предначертано быть чиновником, ты просто не можешь не поступить в университет…
– Откуда вся эта чушь? – откликнулся Ван Чанчи.
Он резко поднялся и, забросив стул на плечо, направился к выходу.
– Самый ранний автобус отправляется в семь, сейчас автовокзал все равно закрыт, – сказал Ван Хуай.
– Тогда можно я просто выйду проветриться?
– Скажи своей матери, что я не вернусь, пока не получу для тебя места.
Ван Чанчи открыл дверь и ступил за порог, по пути ударив своим стулом о дверной косяк. Ван Хуай закрыл за ним дверь, снова завалился на пол и уже очень скоро захрапел.
Наутро Ван Хуай повесил на руку свою флягу, забросил на спину гостиничный стул, купил внизу несколько пампушек и направился к отделу народного образования. Он никак не ожидал, что увидит там смирно сидящего Ван Чанчи. Довольный Ван Хуай поставил свой стул рядом, похлопал сына по плечу и тоже уселся, подняв вверх свою картонку. Как бы там ни было, а отец и сын теперь добивались справедливости бок о бок. Так они сидели от зари до зари без перерывов на выходные. Они продержались пять дней подряд, пока не начался новый учебный год. Звонки, то и дело доносившиеся из ближайшей школы, словно иглы впивались в нервы Ван Чанчи. Когда по радио начиналась физкультминутка, Ван Чанчи вставал и под счет «один-два-три-четыре, два-два-три-четыре, три-два-три-четыре…» выполнял комплекс упражнений. Точно так же он выполнял и гимнастику для глаз. На просторной площадке он один-одинешенек размахивал руками-ногами и массировал определенные точки на теле. Видя, как он одинок, к нему иногда присоединялся Ван Хуай. Но его движения выходили неуклюже и неверно, напоминая обезьяньи ужимки, что частенько вызывало чей-нибудь смех с верхних этажей. Ван Чанчи больше не боялся ничьих насмешек. Ему казалось, что пока он стоит на площадке и выполняет все эти упражнения, он такой же студент, как и все.
Как-то раз после обеда над их головами появились облака, которые постепенно заслонили собой солнце. Небосвод стремительно потемнел, и по затылкам Ван Чанчи и Ван Хуая застучали мелкие капли дождя. От бетонного покрытия начал волнами подниматься жар, в ноздри ударил смешанный запах пыли, лака, извести и чего-то еще. Дождь усиливался, народ вокруг бросился врассыпную, убежала даже собака, которая до этого прохлаждалась в тени под деревом. А Ван Чанчи и Ван Хуай остались неподвижно сидеть на своих стульях. Вода лилась им прямо за шиворот, все запахи куда-то исчезли, сменившись солоноватым вкусом дождевой воды, которая стекала с их голов в рот. Надпись на картонке в руках Ван Хуая расплылась, после чего от влаги развалилась и сама картонка. Дождь накрыл их сплошной стеной: не стало видно ни административного здания, ни изгороди из бирючины всего в нескольких метрах от них. Их сандалии уже ушли под воду. Кроме мыслей, которые единственные оставались сухими, все остальное вымокло насквозь. Ткань одежды намертво прилипла к коже. Волосы на их головах слиплись, а отсыревшие пальцы побелели и обмякли. Ливень шумел во всю мощь, пока через полчаса не начал слабеть и наконец не превратился в обычный дождь. Еще через полчаса дождь сменился моросью. Перед глазами Ван Чанчи и Ван Хуая восстановились прежние детали пейзажа. Дождь прекратился, но с их одежды продолжала стекать вода, они замерзли до дрожи. У Ван Хуая так сильно тряслись руки, что он далеко не с первого раза смог открыть свою флягу с бражкой. Он сделал несколько больших глотков, и дрожь постепенно ушла. Но Ван Чанчи продолжал трястись, да так сильно, что у него клацали зубы. Ван Хуай протянул ему флягу. Ван Чанчи немного помедлил, потом взял флягу и сделал сначала маленький, а потом и большой глоток. Он почувствовал, как в его желудке словно развели огонь – ему стало намного теплее. Ван Хуай негромко сказал: