Перехлестье - стр. 2

– Мм, ты умен… – Женщина усмехнулась. – Это так… волнует.

Он напрягся, пытаясь совладать с глухой тоской. Некогда сильный правитель, владыка огромной страны, Маркус и впрямь был неглуп, и Талис часто пользовалась его проницательностью и подсказками.

– Я лишь человек, моя богиня, – негромко сказал пленник, с любовью глядя в прекрасное запрокинутое лицо. – Мой век скоро закончится. Как я оставлю тебя?..

В его голосе было столько горечи, что Талис распахнула глаза и внимательно посмотрела в лицо, обезображенное ударом, – кожа на правой скуле почернела и начала отслаиваться.

Нежная ладонь скользнула по изуродованной щеке, исцеляя.

– Кто сказал, что скоро? И кто сказал, что ты меня оставишь? Я богиня. И рядом со мной может быть только бог.

– Я… смогу… стать равным тебе? Помогать? – медленно проговорил мужчина, глядя с обожанием на женщину. – Защищать?

Она улыбнулась:

– Меня не надо защищать, Маркус. Но ты будешь рядом. Всегда. Я так хочу. И у меня на это достаточно сил. Кроме того… мне нравится злить дорогую сестрицу.

– Талис… – Он замолчал, потому что дыхание перехватило.

Впереди вечность…

– У тебя такое лицо, будто бы ты счастливейший из живущих. – Она рассмеялась.

– Так и есть.

– О да… Что ты хотел сказать?

– Я знаю, как сделать так, чтобы Морака больше нам не докучала…

Женщина кивнула, позволяя рассказать, а выслушав, улыбнулась:

– Раз ты все это придумал, тебе и расхлебывать.

Маркус поклонился.

Малышка напевала под нос, возясь на лужайке перед большим добротным домом. Девочка была очень занята – она строила из веточек шалашик для лыковой куклы. Солнце немилосердно палило с неба, припекая кучерявую макушку. В деревне царила тишина. Не горланили петухи, не блеяли овцы, даже цепные псы и те предпочитали лежать в тени, тяжело и прерывисто дыша, вывалив розовые языки до земли.

Жарко!

Может быть, именно поэтому сморенные зноем собаки не учуяли пришлеца? Он вошел в поселение никем не замеченный и медленно брел по дороге, загребая ногами пыль.

Путник остановился в нескольких шагах от маленькой певуньи и замер, словно заслушался безыскусным мотивом. Осунувшееся темное лицо, иссеченное глубокими бороздами стариковских морщин, окаменело. Только растрескавшиеся губы сжались в тонкую линию, а ладони – в кулаки. Да еще старый шрам, едва заметный в складках морщин, стал белее.