Переговорщик - стр. 4
– Сержант Белов, вас вызывает майор Дубинский! – противно зашипел висевший на противоположной стене кубик радио-информатора. – Сержант Белов…
Резкие звуки разрывали мою голову на части. Кирпич в голове превратился в острое лезвие, которое резало мозг по живому. Я выпростал руку из-под выцветшего, местами протертого до дыр, одеяла, тяжело и протяжно вздохнул. Перевернулся набок, пошарил сонными глазами по полу.
Где же он?
А вот!
Тяжелый армейский ботинок внезапно оказался в моей руке, на секунду завис в воздухе, выцеливая источник мерзкого звука. Затем не приспособленный для полетов снаряд метнулся к стене.
Пластиковая коробка громко хрустнула. Радио хрюкнуло, издало короткий жалкий хрип и смолкло.
«Мастерство не пропьешь», – подумал я, когда ненавистные динамики заткнулись.
За пять лет я дослужился до сержанта, но – это если дурака валять. А если говорить серьезно, как был я сержантом, когда меня зачислили в заградители, так и болтаюсь по служебной лестнице, то добираясь до лейтенанта, то падая вниз.
«Азинус буридани интер дуо прата», – повторяет дядя Саша, когда я в очередной раз опускаюсь по служебной лестнице. На вопрос, что он имел в виду, поясняет: «Ты, как буриданов осел, застрял между двумя лужайками с сочной травой. Не знаешь, какую выбрать».
Станешь еще капитаном и даже полковником, говорит он, хотя, я-то вижу, что в последнее время он все больше смотрит на меня с укором и какой-то затаенной непонятной грустью, как будто знает обо мне что-то такое, что мне пока еще недоступно, что-то из моего будущего. Ты так похож на своего отца, повторяет он и вздыхает. Понятно. Наверняка, друга в этот момент вспоминает.
Впрочем, о чем это я? Майор – кремень, образец непримиримости к врагу, стальной человек. А грусть и жалость – удел слабаков и никчемных соплежуев.
Как бы то ни было, но за время службы я два раза дорастал до лейтенанта, и два раза был разжалован за излишнюю мягкость в отношении охраняемых. Один раз гонял куском арматуры молоденького вича, когда тот прорвался в жилую зону через запретку. Вместо того, чтобы пристрелить заразного, как предписывает устав караульной службы, я рассек ему ржавым прутом икру до самого колена так, что он бегать никогда в жизни не сможет. Да и не будет у него больше жизни. С его-то иммунной системой и такой раной долго не протянет. Однако, как говорит наш командир, я «подверг риску население Коньковского гарнизона и должен был понести адекватное наказание».
Второй раз меня разжаловали, когда я проворонил нападение вичей на одного из новобранцев-охранников. Ну, не мог я подумать, что этот идиот устроит пикник прямо возле колючки. Да ладно бы сухпай грыз, если жрать так охота. Нет! Этот придурок где-то голубя подстрелил, костер развел и… Исчез любитель голубятинки – обвинили меня. Что тут скажешь, воруют ведь вичи наших вояк. Я, как непосредственный командир, должен был его контролировать. Должен! Но я же не нянька, ходить за ним по пятам.