Печать богини Нюйвы - стр. 4
И эта шкатулка, которая, словно русская игрушка матрешка, скрывала в себе куда больше, чем казалось с первого взгляда. Саша нахмурилась. Можно было бы, конечно, закрыть ларец, отложить потрепанную тетрадь в сторону, не читать, сбежать. Но…
Бабушка родилась в России, и все же никого, кроме нее, дорогой Alexandrine, в их семье не заставили учить певучий северный язык. У Сян Тьян Ню было много внуков – род их насчитывал почти полсотни человек – но только ей, младшей, она вдобавок к китайскому дала и русское имя, а потом и вовсе забрала «маленькую Alexandrine» к себе на воспитание. И традициям старая госпожа никогда не противилась… кроме того единственного случая, когда Саша не пожелала выходить замуж по отцовскому приказу. Тогда-то бабушка и показала свой характер, запретила неволить. Спасла.
Нет. Девушка не могла не прочитать дневника. Это было бы предательством, даже хуже – отречением. Если бабушка Татьяна хотела, чтобы она, ее внучка, знала, то так тому и быть.
Вздохнув, Александра Джи опустила голову и постояла так несколько секунд. Сейчас, когда решение было принято, на нее снизошло то самое успокоение, которого она так отчаянно искала в танце. «Проведи меня своей дорогой, бабушка, – мысленно попросила она, вспоминая властное морщинистое лицо, сдержанную улыбку, теплые руки. – Чтобы ни ждало меня на пути, я пойду до конца».
И, вскинув голову, девушка решительно пересекла комнату, открыла ларец и взяла в руки заветный дневник.
«Или же все, что происходит с людьми и государствами, предопределено заранее, а потому история и не знает никакого сослагательного наклонения? – словно наяву донесся до нее размеренный бабушкин голос, и Саша улыбнулась. – Скорее всего, верно последнее, и нет нужды терзаться этими вопросами, ибо человек всего лишь предполагает, а Господь всегда располагает.
Мы не властны над такими страшными вещами, как революция или война. Но мы властны над собственной волей и выбором. Поэтому я часто спрашиваю себя: могли ли мы быть другими – более осторожными, более прозорливыми? И сама себе отвечаю – нет и еще раз нет! Мы с Люсей были в отчаянии, и мы были отчаянными.
А как же иначе, если весь мир рушится прямо на твоих глазах, гибнет стремительно и неотвратимо, а главное – навсегда. Наш привычный мир разваливался, погибал в крови и страшных корчах, и тогда, в восемнадцатом, мне мнилось, что еще чуть-чуть – и стены домов начнут крошиться, а куски кирпича – отваливаться и улетать в пространство. Чудилось, что еще немного – и рассыплются в прах сфинксы на Университетской набережной, и расколется Александрийский столп, и высохнут невские воды, обнажив речное дно. А потом умер папа, и беспросветная тьма сомкнулась надо мной.