Паучье княжество - стр. 22
Я всё ещё стояла на самокатной, когда совсем неподалёку приземлилась «павлинка». Шарнирные лапы так громко скрипнули, что у меня заныли уши. К «павлинке» тут же подскочила всякая мелюзга. Я вытянула шею, разглядывая прилавок, и увидала там… эх, печатные пряники. Я и не припомню, когда последний раз мне приходилось такой есть. Чем не праздничное угощение? Ведь был у меня день рождения! Маменька бы точно такой мне купила! Надо ли говорить, что на этот раз Всевышние от меня отвернулись?
Уже сидя в полицейском дилижансе, я запоздало вспомнила, что к «павлинкам» всегда-всегда приставлен смотрящий. Их чаще других обворовывают – торговец ведь не может покинуть своего места, особенно когда магазинчик на ходу. Какой же дурой я бываю! Прислонившись лбом к решётке, я тихо плакала. В такие минуты мне так хочется, чтобы Всевышние воротили всё назад. Влезть бы в собственную голову и втемяшить: «Не смей! Пряник не стоит пальцев!» Но это как умереть и родиться заново в богатой семье – невозможно. Всё, на что мне оставалось уповать, – попытаться сбежать. За воровство положено отрубать пальцы. По одному за каждую кражу, и не важно, стар ты или мал. В мои теперь двенадцать все пальцы у меня целы. И сидя в дилижансе, я что есть силы прижимала их к губам. Я так боялась, что вернусь в приют без одного. И тут уж начнётся кое-что пострашнее Володькиных обзывательств. Никто не станет смотреть на меня по-прежнему. Не после такого. Не после доказательства моей вины. Клеймо воровки останется со мной навеки. И куда я ни приду, где ни окажусь, все будут знать: я – сброд, я – недостойная, я – преступница. Будто мало того, что приютская!
Я вот что помню… На всю жизнь запомню: дилижанс хрипит и пыхтит, и дым просачивается сквозь решётку и ест глаза. Но я всё равно прижимаюсь к ней и таращусь на улицу в надежде, что додумаюсь, как удрать. Эта картина до сих пор пляшет перед глазами, стоит их закрыть. Я была так напугана…
Когда паровая карета выезжала с площади, перед нами вырос крепостной театр. Я с первого взгляда поняла, что это он! Разборный деревянный балаган, выкрашенный в голубой и белый. Имелись там даже колонны – то ли из картона, то ли из чего такого. На снегу они раскисли и покосились. А подле толпились актёры и актрисы. В богатых костюмах, взбитых париках… Я глядела на них во все глаза. А слёзы всё щипали и щипали щёки.
На улице была холодрыга, а в кузове духота. Там столько набилось народу, что меня сдавили со всех сторон. Разбойники разных мастей – мужчины и женщины, старики и малолетки. Большую часть совсем не заботило, что везут нас на лобное место. Они гоготали и переговаривались,