Пастыри. Черные бабочки - стр. 47
– Алька – сука! – хрипло сообщил приставам Бутырин. – А вы чего, все эти двадцать четыре часа тут сидеть будете, да? Караулить меня, что ли?
Блондинка, сморщившись от долетевшего до нее Бутыринского амбре, развела руками:
– Видите ли, Василий Иосифович, мы приезжаем к вам в пятый раз. Трижды вы нам не открыли, хотя за дверью явно слышались голоса. Один раз вас не оказалось дома. Боюсь, что все сроки, отведенные вам, давно прошли. Так что вам придется выполнить решение суда, отдавшего эту жилплощадь вашей бывшей супруге, немедленно.
– Ну, ребята-а-а... – усмехнувшись, протянул Василий, – ну, вы да-ете-е-е...
Наверное, пьяным Бутырин без боя бы не сдался. Но нынешнее похмелье настроило его на фаталистический лад, и он безропотно собрал оставшиеся вещи, запихнул их в грязный баул, еще совсем недавно бывший шикарной дорожной сумкой от «Крайденс», накинул куртку и шагнул к двери:
– Я готов.
– Прошу вас, – один из приставов посторонился, пропуская Василия. И блондинка-исполнитель, и приставы вышли из квартиры следом за Бутыриным. Сухо щелкнули замки.
«Все, – с непонятным чувством облегчения подумал Василий: – все – и навсегда...»
И вдруг он, точно наяву, увидел ту девочку с колдовскими глазами. Она стояла у двери черного хода и насмешливо смотрела на Бутырина. Василий уронил сумку, дрожащей рукой провел по лицу, сильно надавил на глаза и снова посмотрел туда, где только что видел желтоглазую чертовку.
Никого...
«Вот, оказывается, как белая горячка начинается, – обреченно решил он. – Говорят, если не можешь вспомнить, как „белочка“ зовется по-латыни, значит – приехали. А как она зовется? Делириум треме? Или треве? Или не делириум, а делирум? Все, Васька, пипец. Пи-пец...»
Тяжело взвалив сумку на плечо, Василий прислонился к стене, наблюдая, как незваные гости опечатывают уже не его квартиру и не прощаясь уходят к лифту.
Достав из кармана связку ключей, Бутырин взвесил их на ладони. Неожиданно, поддавшись возникшему наконец эмоциональному порыву, он зажал в кулаке длинный тонкий ключ от нижнего замка и нацарапал на дорогой дверной обивке, разодрав ее в нескольких местах, три слова: «Прости меня, Аля!»
Затем, в лучших традициях отечественных разводов, выкинул ключи в мусоропровод и под пристальными взглядами дожидавшейся лифта троицы побрел к лестнице черного хода...
В отличие от многих коллег по бизнесу, Бутырин не имел «лисьей норы». Ему просто не приходило в голову, что выстроенная собственными руками из ничего благополучная и не зависящая ни от «волосатого дяди», ни от господа бога жизнь может оказаться мыльным пузырем и однажды лопнуть. Он, словно Тухачевский под Варшавой, думал лишь о том, что впереди, совершенно не заботясь ни о путях отхода, ни о резервах.