Паруса осени - стр. 13

В нашей кварте номер четыре не было ванной, только туалет, но мать каким-то образом умудрялась стирать наше нехитрое бельишко на табурете в тазу, мылись же, как и многие, – по субботам, в бане. Отцу, человеку военному, после голодного детства и фронта, все эти неудобства казались безделицей, а нам еженедельные походы доставляли удовольствие. Нагруженные чистым бельём, мы разглядывали дома и прохожих. По дороге туда нам чаще всего встречались женщины в приталенных шинелях и беретках, обратно же они шли, обернув голову платком, дабы «не простыть».

Покуда мать мыла сестрёнку в женском отделении, мы с отцом располагались в мужеском, где тёрли друг другу спины. Сперва я подставлял свою, а после мы менялись местами.

– Три сильнее, не бойсь! – Подбадривал меня отец. – Чтоб скрипело!

И я тёр, как умел, обходя страшные места. У отца с войны под мышкой не зарастала дыра, а из спины выступали острые осколки. Хирурги не брались вытащить их, и с годами они выходили понемногу сами, оставляя после себя незарастающие отверстия, на которые после накладывали швы.

Тем же банным днём, за ужином, обычно непьющий отец произносил простой, прочувствованный, один и тот же тост: «За Победу!» , а мы, чистенькие, розовые, кивали ему в ответ.

… Раскачиваясь в кресле, я тихонько поглаживаю кота и прислушиваюсь к дождю за окном. Временами чудится, что он утихает, но нет. Иногда бывает сложно остановиться даже дождю…

Трудно отыскать оправдание разбуженному в себе гневу. Злоба на других – лишь фитиль свечи ненависти к чему-то в себе, о чём позабыл или силишься не помнить.

Соловей кружился перед окном, хвастая розоватым своим от сытости чревом и улыбался. Подолу всматривался пристально в глаза, после встряхивал куцей серой юбкой хвоста и взбрыкивал то ли в канкане, то ли в коленце. И всё молча, не голося про скорый отлёт, не полоща клюв нарочито бодрым пением, хорошо понимая мыслимый неуспех своей ежегодной затеи, вершить которую был принуждён в силу обстоятельств, что всякий раз на чуточку выше покорной им главы.

Заручившись вниманием, соловейко присел на ветку сосны и насладившись её упругостью, потянулся, словно раскрывая объятия навстречу будущему, да лениво, совершено безо всякой причины ущипнул муравья, что хлопотал подле засахарившейся смолой кисти сосновой почки. Захромал муравьишко прочь, так скоро, как смог, а соловей точно заснул совестью, не смешался ни на кончик своего коготка, но лишь квакнул