Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - стр. 41

Они вышли на огромную лоджию. Был апрельский вечер, слышался звон колоколов из храма на Портовой. Свежий ветерок приносил дурманящий запах зацветшей по всему городу вишни.

Илья обнял ее за плечи, эту маленькую хрупкую женщину. Спина ее подрагивала; руки, как всегда влажные от переизбытка кремов, нашли его торс, она прижалась еще ближе, и они так стояли вдвоем.

Когда Илья садился в такси, он посмотрел на ее окна: он знал, что она стоит там и смотрит вниз.

Единственное, чего он не заметил, – как за ним тут же увязалась старенькая, но довольно резвая «восьмерка». На хвосте у него сидели ребята из седьмого отдела.

Об этой связи не знал никто. Ему было стыдно признаться в этом друзьям и тем более родным. Это была его самая большая тайна; даже уже случалось так, что он упоминал в разговорах ее имя, но интерес друзей никогда не был удовлетворен. Она была по-настоящему его первой учительницей; то, что узнал он с ней, ставило его вровень с профессорами интимной близости. Таких молодых павианов обычно не бросают, бросают они.

Мать первая заметила эту томную ленивость молодого самца, который с прищуром смотрит на женщин. Но на вопросы о девушке сын нехотя цедил сквозь зубы, что еще погуляет маленько. Потом, вкусив от пуза, он потерял к немолодой кудеснице животный интерес, стал появляться всё реже, и она тогда притянула его деньгами. Он ненавидел себя, когда звонил ей и назначал очередную встречу. Сначала просил взаймы, потом так… уже не обещая вернуть. Она давала ему эти проклятые деньги, целовала его, прижималась к нему, заглядывала в глаза. А он просил выключать везде свет, потому что только темнота могла скрыть истинный ее возраст. На ощупь не было всё так очевидно.

И мгла иногда скрывала его брезгливую усмешку; когда она заканчивала, он наслаждался властью над ней и тут же презирал себя. «Тварь продажная! Жиголо!» – ругал он себя. Но он уже не мог без ее финансовых вливаний. Денег не хватало на его почти еженедельные «кадрили».

Мать практически перекрыла источник финансирования; двадцать – тридцать тысяч, которые были у него на карточке, не удовлетворяли его возросшие аппетиты. Катерина же опять дарила ему финансовую свободу. Но тем самым он от нее зависел. И этим она вызывала иногда его тихую ярость. Уезжая от нее, он клялся себе, что больше к ней не вернется, и смотрел при этом на ее окна, как провожающий смотрит на самолет, зная, что там внутри сидит человек, с которым он больше не встретится. Никогда.

Сейчас было не так. Он смотрел на ее окна с теплотой и сожалением. Она не зажигала свет, но он знал, что она там, смотрит на него. И в первый раз ему захотелось почему-то вернуться. Он даже попросил таксиста остановиться.