Париж слезам не верит - стр. 3
– Причину сыскать нетрудно, – пожал плечами Казначеев. – Долги. Скоро корпус выйдет в Россию, а наши господа-офицеры жили, не тужили. На каждом либо карточные векселя, либо заемные у ростовщиков и банкиров. За ресторации платить надо. – Обстоятельный адъютант начал загибать пальцы. – За сердечные услады. За починку обмундирования…
– Ну, это уже черт знает что такое! – возмутился граф. – Починить обмундирование можно и в полку.
Казначеев молча опустил голову. Граф проследил за его взглядом и вспыхнул, прекрасно поняв, что хочет сказать подчиненный: «Но сами-то вы, ваше сиятельство, в парижских сапогах!» – «Я, Саша, трачу на это собственные деньги, не влезая в долги!» – «Не у всех такие средства, а выглядеть хочется каждому… Мир, весна, барышни…» Их немой диалог возник в голове у Михаила Семеновича, как продолжение его собственных мыслей. Служа долго бок о бок, они с Казначеевым привыкли хорошо понимать друг друга, на что способен не каждый адъютант не с каждым начальником. Оба заухмылялись, и граф махнул рукой, показывая, что разговор окончен.
– Отнесите тело к доктору Томпсону, пусть проведет обследование. Ордер я выпишу, как только найду перо и бумагу. Пусть вынет пулю. Я хочу знать, из какого оружия она выпущена. Сам ли Ярославцев стрелял? Или его убили?
Двое рядовых подхватили несчастного Митеньку за руки и за ноги и уложили на импровизированные носилки из двух ружей и шинели.
– Поднимите по тревоге казачью сотню полковника Голована и пусть через четверть часа будут у штаба, – продолжал граф.
– Осмелюсь узнать, каковы ваши намерения? – Фабр тоже встал с корточек и теперь смотрел прямо на графа. Ему не нравился мстительный блеск в глазах начальника. – Что вы задумали, господин генерал-лейтенант?
– Небольшую прогулку на местную таможню, Алекс. Если хочешь, можешь присоединиться.
Киевская губерния. Дорога к Белой Церкви
Сани вихрем летели с горы, влачились по дну лощины и нехотя, через силу, выползали на тракт. Ямщик не шустрил кнутом по спине лошади, справедливо полагая, что сивка-бурка сама знает дорогу домой. Проезжий офицер не понукал его ни словом. Он кутался в лисью шубу поверх серой егерской шинели и то и дело подтягивал медвежью полость, прикрывавшую ноги.
Зима 1818 года в Малороссии выдалась снежной и холодной, как шестью годами раньше, когда оголодавшие французы добредали аж до Киева. Их ловили и, не передавая властям, забивали чем попало. Сострадание оставило крестьянские души. Может быть, потому что среди шаромыжников было особенно много поляков? Они славно покуражились под Смоленском и Москвой, ожидали в награду земель, потерянных Польшей за последние пятьдесят лет, и выпрашивали себе в короли красавца маршала Мюрата. Его веселый гасконский нрав так хорошо сочетался с золотой шляхетской вольностью, мужчины были влюблены в черноглазого баловня фортуны так же сильно, как дамы. Ради него и императора французов они готовы были жертвовать жизнью. Своей и чужой. Но все накрыла вьюга. Пока топали от Москвы до Березины, местные жители нет-нет да выбрасывали на снег краюхи хлеба. Но тем, кто свернул на юг и попытался пробраться домой через Малороссию, подавали только свинцовые лепешки. Казаки еще хранили под половицей старые бердыши и умели, благословясь, приложиться ляху в лоб. Ненависть не утихала с годами.