Париж - стр. 113
Или нет? Первые несколько дней получились трудными. Наоми хотела идти за Аароном. Она была откровенна и непреклонна. И хотя Якоб не мог не сочувствовать дочери, его огорчала такая неуступчивость.
– Она же знает, как опасно это для семьи, – делился он с Сарой.
– Ей так не кажется. Ведь Аарон будет за пределами Франции, а соседям и друзьям можно сказать, что ее мы отправили жить в другой город к твоим знакомым.
– Такие вещи трудно скрыть, все рано или поздно выходит наружу. Слишком велик риск. Она должна понимать это.
– Наоми очень хочется, чтобы ее чаяния сбылись, поэтому она все видит по-другому.
– Ну а на что они будут жить? У Аарона теперь ничего нет, – печально напомнил Якоб. – Король разорил его семью.
– Он станет раввином, а они всегда живут неплохо.
– И все равно Наоми не может пойти за ним. Ведь нам неизвестно, куда они отправились.
Сейчас это было правдой. Но к зиме Якобу ценой нелегких трудов удалось это выяснить.
Аарон был далеко – в горных районах Савойи.
Если поначалу Наоми злилась и протестовала, то постепенно накал ее чувств ослабел до угрюмой подавленности. Ей вновь разрешили водить на прогулки маленького Якоба, к чему она отнеслась с полным равнодушием. Отец порой заставал ее сидящей рядом с братом у огня, но пока мальчик болтал, его сестра молча смотрела в пустоту.
Родители подозревали, что Наоми надеется получить весточку от Аарона, и потому бдительно следили за ней. Однако никаких сообщений не приходило, насколько они могли судить.
Наступил и миновал декабрь. Опять дороги покрылись льдом, на крышах лежал снег. В то темное холодное время года их дочь была погружена в пучину тоски.
Они пытались вести себя как обычно. Изо всех сил старались при ней быть веселыми. По вечерам, когда вся семья собиралась вместе, Якоб рассказывал сказки и истории, и Наоми слушала как будто с удовольствием. Если он вспоминал какую-нибудь шутку, услышанную на рынке, она могла даже рассмеяться. Тем не менее к началу серого января Якоб чаще видел на лице Наоми не радость, а уныние.
Однажды, вернувшись домой, Якоб застал дочь сидящей в одиночестве перед очагом. Она наверняка слышала, как он вошел, но не обернулась, как будто давая ему понять, что не желает его общества. И Якоб собрался уйти в свою контору, но затем, подумав, подошел к очагу и сел на скамью рядом с дочерью. Он ничего не говорил, только смотрел на темноволосую голову, грустно поникшую перед едва тлеющими углями. Наконец он нерешительно положил руку на ее напрягшиеся плечи и сказал:
– Мне так жаль, дитя мое.
Она ничего не ответила. Но, по крайней мере, не отодвинулась от него.