Пари на мажора - стр. 15

– Проснись же ты. Что я там с ним одна делать буду?

– Блины есть, – ворчит Гуляева. – У теть Наташи они такие вкусные. И это… переоденься только, если не хочешь, чтобы Мирон запал на тебя. Папа говорил, что Корнеевы – фанаты пижам. Тебе оно надо?

Мне?

Нет, конечно.

В мешке для мусора пойду. Так спокойнее будет.

6. 5.

Короче говоря, накрутила я себя до такого состояния, что смогла бы на своих ногах добежать до Амстердама примерно минут за десять. И это я еще с остановкой рядом с кондитерской посчитала. Не с пустыми же руками домой заявляться.

Еще даже собираться не начала, а уже представляла недовольную физиономию Корнеева. До последнего надеялась поднять Лею с кровати и заставить выйти из квартиры. Использовала все методы. И просила, и умоляла, и шантажировала. Подкупить пыталась, но в ответ услышала, что даже если Билл Гейтс перепишет на меня все свое состояние, а параллельно я буду грабить банки по всему городу, все равно не хватит на то, чтобы Гуляевы хоть что-то сделали против своей воли.

Поэтому, собираясь под мелодичное сопение подруги, я обнадеживала себя тем, что смогу в любой момент попрощаться с тетей Тусей, встать и уехать домой. Хотелось, конечно, убедить себя в том, что Мирон с караваем выйдет в подъезд, чтобы меня встретить. Будет травить анекдоты, вспоминать детство и рассказывать, что он вовсе не бобер, а веселый парень, который просто стеснялся со мной разговаривать. И я до последнего хотела в это верить. Но, поднимаясь на лифте на самый верхний этаж, я в такое отчаяние впала, что чуть клаустрофобию не заработала. Так меня накрыло.

Нажимаю на кнопку звонка под громкий стук собственных зубов.

Хочу домой.

Ладно, чего скрывать, к маме хочу. На ручки.

Так, Василиса, соберись.

Это всего лишь Мирон. В детстве он учил тебя играть на компьютере, делился игрушками, и вы вместе тащили из холодильника газировку, пока родители не видели. И вообще он был милым. Угу. Нашла о чем вспомнить. Тогда надо освежить память. В следующую вашу встречу тебя выгнали из комнаты, запретили дышать на его вещи и обозвали мухомором.

Вспомнила, прослезилась от нахлынувшей злости, и, когда дверь открылась, Корнеева я ненавидела пуще прежнего.

– Сам ты мухомор!

– Чего?

– Мухомор! Ты! – уже не так уверенно, но все же повторила я. – Ой, дай пройти.

Корнеев смотрел на меня, будто я была помесью пуделя, свиньи и обезьяны. В общем, невиданная зверушка, которая признала в его ботинке свой туалет.

– Я тебя и не задерживаю.

Ого, а он, оказывается, и говорить умеет. Уж и не надеялась, что когда-нибудь голос его услышу. Он даже в моем сне голосом Гуляевой разговаривал. А тут… Сам… И без фонограммы. Ой, а какие у него тапочки милые. С глазами. В «Детском мире» у ребенка отобрал?