Папа, ты сошел с ума - стр. 13
– Но ведь они живые? – спросил я его однажды.
– Да.
– А когда мы срываем их с камня, они умирают.
– Да.
– Значит, мы делаем им больно.
– Нет.
– Как же так?
– Анестезия, обезболенность, – сказал мой отец. – Мы единственные существа, которым она не свойственна. Мы живем, и сами же сознаем это, нам делают больно – мы чувствуем эту боль.
Бог
У нас с отцом завязался долгий разговор о том, кто такие мы и кто такие животные.
Я закидал его множеством вопросов, как это делал и делаю всегда, и он подробно отвечал на все, доваривая одновременно фасоль, и наконец он кончил и подал мне знак приготовить стол.
Это значило, что я должен пристроить карточный столик возле высокого окна с зеркальными стеклами, приставить к нему два стула и постелить на столик газеты. Я стараюсь стелить газеты так, чтобы на мою сторону приходились комиксы, и, пока ем, просматриваю их, отцу же подсовываю страницы со всякими статьями и хроникой. Старые газеты куда удобнее скатерти. Сначала, пока сидишь за едой, читаешь то, что в них напечатано, а когда кончил, все, что от тебя требуется, это скомкать твою скатерть и бросить ее в камин.
– Сейчас я коротко доложу тебе, что у нас на вечер, – сказал отец. – Мексиканская фасоль. Тушеная. Девяносто девять красных фасолин, кружка воды, одна головка лука, мелко нарезанная, один зеленый перец, четыре веточки петрушки, четыре дольки чеснока, три столовые ложки оливкового масла, три помидора, немножко соли, толченых сухарей и красного перца…
– И сколько времени тушить?
– Пока фасоль не размягчится. Держать на медленном огне часа, скажем, два. Можно и три – результат будет не хуже.
– А вкусно?
– Вкусно ли, ты скажешь мне сам, когда попробуешь.
– Что у нас есть еще?
– Хлеб и вода.
– И только?
– Этого вполне достаточно, но есть еще, конечно, молоко для тебя, а также орехи, миндаль и изюм. Если хочешь, потом можешь полакомиться.
– Ты, видно, не любишь, чтобы на столе было много разной еды?
– Вот именно. Когда перед человеком ставят несколько различных блюд, это значит, что он ни одного не отведает с надлежащим толком.
Отец поставил на стол две тарелки с тушеной фасолью, мы сели, и тут он вдруг удивил меня – сложил на груди руки и свесил голову.
– Что с тобой?
– Бог. Иногда, как мне думается, не лишено смысла вступать в разговор с Богом или хотя бы делать такого рода попытку.
– Ясно.
Отец не проронил ни слова в течение минуты, а потом сказал «аминь».
– Ты помолился?
– Да.
– И что ты сказал?
– Не знаю. Ничего, пожалуй. Давай есть.
Лоза
Мы принялись за еду, и она оказалась очень даже вкусной. Это была всего только какая-то фасоль, но вместе с чесноком и прочими приправами она превратилась в нечто гораздо более интересное, в нечто гораздо большее, чем те маленькие, твердые, сухие зерна, которые я высчитал из мешочка.