Пантеон оборотней. Приключения Руднева - стр. 62

– Оборотень?

– Да! Есть ещё одно, что ставит его в ряд подозреваемых. Пока мы с Павлом разговаривали, Всеволод Александрович постоянно находился в поле моего зрения, я ещё подумал, что у него какое-то дело к Вяземскому, и он выжидает момента, когда можно будет с ним переговорить без свидетелей.

– Царедворец, офицер, дипломат. Неплохо! Кто там у вас дальше, Дмитрий Николаевич?

– Дальше, Белецкий, профессор. Шлау Роман Арнольдович.

Белецкий сделал протестующий жест.

– Я положительно возражаю против такого вашего подозрения! – решительно заявил он. – Роман Арнольдович – светило российской науки! Он величайший историк! Непревзойдённый эксперт в вопросах средневековой Европы. Его авторитет признан не только в России, но и далеко за её пределами. При этом Шлау патриот до мозга костей и всегда был им. И это не истерический новомодный патриотизм, а благородные убеждения человека, знающего историю и глубоко уважающего культуру и традиции других народов. Я имел удовольствие бывать на его открытых лекциях. Это великий учёный муж, сфера интересов которого несравненно выше националистических заговоров!..

– И тем не менее, Белецкий! – Дмитрий Николаевич перебил пламенную речь друга. – Шлау хорошо знаком с Вер-Вольфом, они оба состоят в Императорской академии наук и являются соавторами нескольких научных работ, посвящённых тайным обществам. Монографии Романа Арнольдовича я также видел в коллекции магистра эзотерических искусств Вершинина…

– Там и работы вашего отца имеются! – не собирался сдаваться Белецкий.

– Имеются, – подтвердил Руднев. – Но Шлау писал не об алтайских шаманах, как мой отец, а об европейских колдунах. Но главное даже не это. Роман Арнольдович находился в зале, где спиритический сеанс должен был проходить, и стоял аккурат за моим креслом до того, как духа вызывать начали. А после, когда я прибежал в гостиную, он был уже там, подле умирающего, пытался помогать и громче всех звал доктора. Самое же странное то, что, когда всё было кончено, он сразу вышел из толпы, и дальше я видел, как он отдавал какую-то записку лакею.

– И куда её понёс лакей?

– Никуда не понёс. В карман положил.

– От чего же вы про эту записку сразу Терентьеву не сказали?

– Из головы вылетело! Я это мельком видел, спустя пару минут после того, как Пашка на моих руках в корчах богу душу отдал… Вспомнил только нынче, когда стал всю картину вечера по мелким деталям в памяти собирать.

Белецкий помолчал и наконец спросил:

– А кто пятый? Титул знатный, но я этого имени не знаю.

– А этот человек так – «ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса», как Тимофей Кондратьевич говорит, – ответил Руднев.