Пантеон - стр. 5
Словесный поток обрушился на Эбби, как и краска, которой замаран и песчаник стен, и темный орех обивки, и картины, сорванные с места. А он покраснел и дышал тяжело от абсурдности и красоты.
“Только я не вписываюсь в твой”. – Сожаление явилось на смену восторгу. Марк полагал, что так-то он поймет, увидит, ощутит. Даже стыдно как-то… Гений в ловушке, а дальше?
Он смотрел куда-то. Часы молчали. Круг, вписанный в квадрат. Разбиты ведь. И тут Эбби разрушил молчание, оно пало Помпеями в пепле Везувия.
– Но черный квадрат обрамлен белым, белый – квадратом рамы, рама – квадратом стены, стена – кусок, почему бы не сложить картины на пол, ходить по ним, квадрату место в кафельной кладке, ведь флорентийские художники расписывали потолки, Марк, рисуй на полу, на потолке, на стенах, на себе, на мне.
– Мы не безумцы! И это возможно. – Марк рассмеялся. Слышали? Плевать! Рано или поздно они увидят, увидят… Какое еще “поздно”? Рано! Рано, рано по утру! Увидят все!
Марк выпустил его. И Эбби смотрел: как тот катался по полу – кисть художника, ведущего линию. Затем парень поднялся, рукой касаясь стены – творил картины телом – сплошное искусство везде.
– Погром, бунт, преступление, плевать, я так вижу, а ты? Ты теперь видишь, Альберт Андерсон?
– Вижу.
Марк срывал с него одежды, тот не противился. В том не имелось ничего пошлого. Его рука коснулась груди Эбби – током пронзило его всего. Альберт дивился, как золото ихора истекает по запястью Марка – он порезался стеклом. Думалось, во мраке ночном крови должно предстать черной иль винной, но нет – чистое солнце. Он затревожился касательно раны, но сразу же успокоился.
“Он не может умереть”, – такая мысль пришла ему на ум, тело Марка подобно античной статуе – белое, идеальное, трещина только красит, шрамы – украшение мужчины, они его не портят, ничуть, кинцуги – собранный заново фарфор, шрамы – следы жизни – соединены драгоценным металлом. Возрожден во всем великолепии.
Марк схватил его за руку, потянул, он легко поднялся на ноги, почти взлетел, смеялся, так просто увлек и его за собой. Квадрат залы перевернулся, они едва-едва коснулись телами стены, руки уперлись в нее, пошатываясь оба поднялись. Они могли все. Дальше, выше. Хоть как! Они могли, мать твою, все! Вы понимаете, что это значит? Нет? Выебать целый мир! – как вам такое? Плоский, круглый, квадратный! Идти по стенам, даже по потолку. И они это делали.
Две фигуры зависли подле люстры. Марк щелкнул по цепи. Звенья разорвались. Эбби зажмурился, – ожидая грохот и взрыв хрусталя. Но уродливое соцветие светильника замерло в воздухе.