Пантеон - стр. 26

– Что ты делаешь? – Эбби особо и не вырывался.

– Я думал, ты не хочешь меня отпускать, – отвечал Артур. – Тогда поезжай со мной? Проводишь, а я расскажу тебе о причине преждевременного отбытия. Идет?

– Идет…

“Bud” остался на скамейке, стоял до тех пор, пока пьянчуга с синяком, шедший к добросердечному ветеринару за льдом, анестетиком и состраданием, не забрал обнаруженный им трофей – почти полную баночку! Эбби сидел рядом с Артуром в пустом и полутемном автобусе, вдыхал исходящий от того аромат лосьона Old Spice (дорогой парфюм тот использовал редко, он таился в его тумбах), ему казалось, что так и должен пахнуть бог футбольного поля, звездный квотербек. Ему вспомнился Эрих Мария Ремарк:

“Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал”.

“Время жить и время умирать”

Со спортивной сумкой, в простой одежде паренька из захолустного муниципального колледжа, уезжающий в диковинную ночь – Артур, самый что ни на есть настоящий, находился там, где и положено. Как и Эбби, – рядом с ним.

Убаюканный рассказом дорогого друга и соседа по комнате он и не мог подумать, что это их последний вечер.

Лето 1989.

Они завтракали до отбытия Эбби в Крипстоун-Крик. Чемодан уже дожидался у дверей, а парень то и дело поглядывал на часы, волновался – отбытия извечно будоражат, в эйфории ты носишься по дому в поиске нужных вещей, набираешь все подряд – будто ребенок в супермаркете, бросающий в корзину разномастные приглянувшиеся товары, пока мать не видит. Отбеливатель в розовой пластиковой канистре, кукурузные хлопья в виде алфавита, зубная нить, банановая жвачка, злаковые батончики для спортсменов, набор маленьких металлических машинок и пакетик резиновых (непременно неоновых цветов) динозавров! Все, все, все. Я хочу все. Мне это нужно. Не знаю зачем, но я хочу! Ах, желание – бесконечно и неутолимо! А что насчет практичности? Предусмотрительности? Ну ее! Ведь пригодится же? Пригодится! Дернешься, когда приспичит, а нет ничего у тебя, а у меня… А у меня есть. Вот и он так же: голову сломал, решая и примеряясь, что же взять – хоть и не впервые ему. Барахло не умещалось в сумки, количество багажа росло, будто бы он куда-то переезжал (когда-нибудь это случится). При условии, что мольберт, краски и кисти, гипс, скульптурный пластилин, десяток книг (часть сдана в библиотеку – вовремя и в полном объеме, между прочим) и даже зимняя одежда остались в академии. По итогу: мать на кассе отнимала добытые сокровища у орущего ребенка и выбрасывала за борт тележки – в прекрасное море капитализма. А Эбби решался взять только то, что способен проглотить один чемодан средней комплекции – с ним он уже ездил в академию и обратно. Зачем себе усложнять путь? Он и так предстоял долгим и тяжелым, – морально гнетущим, давящим. И что там еще ждет его, какие испытания и лишения? Дункан так спокойно говорил, что он себя накручивает, мол, куда уж хуже?! Циник да и только! Ну да, с возрастом, вестимо, ощущения как-то стираются – он ведь преспокойно (его траур длился примерно неделю) пережил смерть дяди Бена, но для Эбби две потери дорогих людей в течение года (какое там! – за полугодие) – сильное потрясение. В чем-то Альберт старался подражать Дункану, чтобы окончательно не сойти с ума. Артур ушел от него призраком, он не видел ни его тела, ни похорон. Ему даже казалось, что в сентябре они вновь встретятся – настолько не мог он принять его смерть.