Панджшер навсегда (сборник) - стр. 45
– Товарищ подполковник, мы его в подвале нашли, связали на всякий случай, крепкий парень и смотрит, как волк.
– Спроси, почему он прятался и почему так смотрит. Хусейнов, давай, переводи.
Тот бросил несколько фраз, в ответ – тяжелый взгляд из-под сдвинутых бровей и упорное молчание.
– Мы выполняем свою работу может быть, мы его обидели чем-то?
И снова молчание.
– Проверьте документы. Надо разобраться, кто он такой.
– Документов нет.
– Ладно, заберем его с собой, сдашь его «хадовцам».
Непозволительно красивая женщина бросилась к Усачеву, упала на колени, обхватила его ноги и устремила к нему умоляющий взгляд. Из ее испуганных глаз текли крупные слезы, сбивчивые непонятные слова натыкались друг на друга, в них отразился страх. Никто и никогда не просил так Усачева, никогда он не видел таких слез. Но он остался холоден, командир не должен отменять своих решений, даже если об этом просит женщина.
– Хусейнов, что она говорит?
– Это ее муж. Говорит, что он тяжело болен, безумен, не понимает, что делает.
– Он ничего не делает, он просто нас ненавидит. Мы не будем его убивать, сдадим местным властям. Переведи.
И после сказанных слов женщина не унималась.
– Она говорит, что «хадовцы» живым его не отпустят, убьют.
– Поздно, милая, не проси. – По его лицу пробежала тень раздражения, но взгляд тут же обрел твердость, решение принято. – Все в руках Аллаха, ты это знаешь лучше меня.
Письма? О, это осталось в какой-то другой жизни, когда он, московский курсант, грыз гранит военной науки и жирный дерн на полигонах средней полосы России. Это была любовь. И это были письма о любви. И надо же, все растрачено за эти трудные, как пересеченная местность, за эти быстрые, как росчерки трассирующих пуль, годы военной службы. Они все тогда любили, мальчишки – девчонок, девчонки – мальчишек, это такой возраст, когда нет ни камней в почках, ни камня за душой. Время необъятных возможностей и есть время любви!
«Какие чувства теперь, когда вместе прожито семнадцать лет и мы порядком надоели друг другу? Нелепость, все чувства высохли, как горный родник. А если нет, то что тогда? Что приходит на смену любви – опустошенность, привычка? Как я оказался здесь, в этой стране, на самом краю света, среди песка и щебня, среди овечьего навоза, под горячим ветром и под прицелами чужих автоматов? Это мое испытание?»
Усачев устало вздохнул, и его мысли потекли совсем в другом направлении: «А девка хороша. Если бы не их строгие мусульманские порядки, стала бы шлюхой, точно. Как смотрела, какие глаза! Это не мурашки по коже, это – озноб, это – молнии в сердце! Надо же, придумала сесть среди двора для публичного обзора, а как испуг изобразила! Артистка! От мужа отводила, внимание отвлекала, собой жертвовала. А этот старый козел трахает ее и не ценит, подставить решил. Наверняка это он приказал ей устроить публичную демонстрацию для шурави. И где она нашла такого урода? Теперь останется одна, такие, как он, не возвращаются».