Палая листва - стр. 2

Я не знаю, зачем меня привели. Я никогда не бывал в этом доме и думал, что в нем никто не живет. Это большой дом на углу, двери которого, насколько я помню, никогда не открывались. Я был уверен, что он пустует. Только сегодня, когда мама мне сказала: «После полудня ты не пойдешь в школу», – но это меня не обрадовало, потому что сказала она это строго и сухо, а потом вышла и вернулась с моим вельветовым костюмом, молча меня одела, и мы вышли за дедушкой на улицу и прошли три дома, что отделяют наш дом от этого, – только тогда я понял, что на углу все-таки кто-то жил. Тот, кто умер; значит, тот человек, которого имела в виду мама, когда говорила мне: «На похоронах доктора ты должен вести себя прилично».

Поначалу, войдя в дом, я не увидел покойника. Я увидел дедушку, стоящего у дверей и разговаривающего с какими-то людьми. Он знаком велел нам проходить дальше. Я решил тогда, что в комнате кто-то есть, но когда вошел, почувствовал пустую темноту. В лицо мне бросился жаркий воздух, пронизанный зловонием отбросов. Сперва он был густой и не отступал, а теперь накатывает волнами. Взяв за руку, мама провела меня по комнате и усадила рядом с собой в углу. Не тотчас мои глаза привыкли к темноте. Я увидел дедушку, пытающегося открыть окно, которое будто вросло в проем, и он колотил по задвижкам тростью. При этом взмывала пыль и оседала на его пиджак. Когда он сказал, что окно не поддается, я повернул голову в сторону дедушки и тут только заметил, что на кровати кто-то лежит. Это был мужчина: темный, вытянувшийся, недвижный. Я повернулся к маме, но она, по-прежнему чужая, отстраненная, смотрела в другую сторону. Поскольку мои ноги на пядь не достают до пола, я, сунув руки под ляжки, упершись ладонями в сиденье, стал болтать ногами, ни о чем не думая, пока не вспомнил слова мамы: «На похоронах доктора ты должен вести себя прилично». По спине у меня пробежал холодок, я обернулся, но не увидел ничего, кроме деревянной стены, сухой и растрескавшейся. И будто кто-то из стены сказал:

– Не болтай ногами, человек, который лежит на кровати, и есть доктор, и он умер.

И, посмотрев на кровать, я разглядел его. Я увидел, что этот человек не просто лежит, он мертвый.

И с той минуты, как я ни стараюсь не смотреть на него, меня словно держит кто-то за голову и не дает отвернуться, и, хотя я отвожу взгляд, мне всюду в темноте видятся его вытаращенные глаза и зеленовато-землистое лицо.

Я не знаю, почему никто не пришел на похороны. Пришли только мы с дедушкой, мама и четверо индейцев-гуахиро, которые работают у дедушки. Работники принесли сумку с известью и опрокинули ее в гроб. Если бы мама не была такой странной и рассеянной, я бы спросил у нее, зачем они это делают. Я не понимаю, для чего высыпать известь в гроб. Когда сумка опорожнилась, один из мужчин встряхнул ее над гробом, из нее высыпались последние крошки, скорее похожие на опилки, чем на известь. Индейцы подняли мертвеца за плечи и за ноги. На нем обычные брюки с широким черным ремнем и серая рубашка. Ботинок только на левой ноге. Как говорит Ада, одна нога – королева, другая – рабыня. Правый ботинок лежит на краю кровати. Казалось, мертвецу что-то на кровати мешало, и теперь в гробу вольготнее и спокойнее, и его лицо, до этого выглядевшее как после драки, обрело безмятежность и уверенность. Абрис смягчился, будто в гробу наконец-то он почувствовал себя человеком на своем месте.