Падшие - стр. 31
Вечерние занятия оказались не лучше утренних, главным образом в связи с тем, что воплотился худший из ее страхов. В школе к ней намертво приклеилось прозвище Котлета. И, к несчастью, похоже, окажется не менее липучим, чем предмет, в честь которого дано.
Ей хотелось распаковать вещи, превратить типовую комнату 63 в собственное жилье, куда можно забиться, когда ей потребуется сбежать и успокоиться. Однако сил хватило лишь расстегнуть молнию на сумке, прежде чем, сдавшись, рухнуть на нерастеленную кровать. До дома так близко. Его беленая, на расшатанных петлях задняя дверь осталась всего в двадцати двух минутах езды от заржавленных, кованых чугунных ворот «Меча и Креста». Правда, с тем же успехом это можно исчислять и двадцатью двумя годами.
Первую половину утренней молчаливой поездки вместе с родителями окрестности выглядели похожими друг на друга: сонные южные предместья, заселенные средним классом. Затем дорога поднялась на насыпь, свернув к побережью, а местность вокруг становилась все более топкой. Заросли мангровых деревьев отметили собой въезд на заболоченные земли, но вскоре закончились и они. Последние десять миль оказались просто гнетущими. Серовато-бурые, безликие, заброшенные. В Тандерболте горожане много шутили о незабываемой, до странности гнилостной вони в этих краях. Ты понимал, что побывал в топях, когда твоя машина начинала попахивать или плеваться грязью.
Люс выросла в Тандерболте, но совершенно не знала восточную часть округа. В детстве она считала, что там бывать незачем, поскольку все магазины, школы и дома знакомых ее семьи располагались на западе. Восточная сторона менее обжита. Вот и все дела.
Она скучала по родителям, которые прилепили к футболке, лежащей сверху в ее сумке, записку на клейком листочке: «Мы любим тебя! Прайсы не сдаются!». Скучала по собственной спальне, окно которой выходило на помидорные грядки отца. Скучала по Келли, без сомнения, отославшей уже не меньше десятка сообщений, которых она никогда не увидит. И по Тревору…
Хотя, пожалуй, это не совсем так. Скучала она по тому вкусу, которым обладала жизнь, когда она впервые заговорила с ним. В тот момент у нее появился кто-то, о ком можно думать, если не спится по ночам, чье имя можно машинально выписывать на полях тетрадей. Говоря откровенно, у них так и не появилось возможности как следует узнать друг друга. Единственным напоминанием о нем был фотоснимок, украдкой сделанный Келли с дальнего конца футбольного поля между двумя сериями его приседаний, когда они примерно пятнадцать секунд проговорили, собственно, о сериях его приседаний. А единственное свидание даже нельзя считать настоящим. Так, урванный час вместе, когда он утащил ее от остальной компании. Час, о котором она будет жалеть всю оставшуюся жизнь.