Падение «Вавилона» - стр. 25
Далее я спросил у Димы, каким количеством резинки он располагает в принципе.
– Много, – сказал Дима высокомерно. – А надо, скажу отцу, привезет из Москвы еще.
– А не продашь?.. – спросил я.
Мальчик Дима, неискушенный в коммерции, трудно задумался. Жил Дима в советской дипломатической колонии в Хельсинки, где для ее обитателей уже был отстроен коммунизм, деньги ему заменяло выражение «купите мне…», но тут, в Софрине, волшебное словосочетание не работало, а в местном магазинчике, тем не менее, продавалось много чего вкусненького, и, поразмыслив длительно и смутно, рек толстый мальчик, важно надув губы:
– Пятьдесят копеек пачка… Идет?
– Двадцать!
– Не-е-е…
– Тридцать…
– А не мало?
– Да это ж пакет леденцов!
– А… тридцать пять?..
– О’кей! – сказал я, пожимая его пухленькую, потную лапку.
В отличие от Димы в азах бизнеса я уже кое-что соображал, как, впрочем, любой и каждый из рожденных и выросших под сенью звездно-полосатого империалистического стяга.
Так началась наша с Димой пионерская коммерция.
«Аладдин» успешно распространялся мной среди личного состава карапузов по три рубля пачка, заветный куль Димы иссяк за два дня, и вскоре родитель его, следуя настоянию отпрыска, покрывшегося прыщами от липкого монпансье и белесого шоколада из местной торговой лавки, вывез в Софрино стратегические московские запасы «Аладдина».
Гром грянул сразу же по реализации последней пачки жевательного дефицита.
Благодаря неведомым информаторам весть о нашем замечательном бизнесе разнеслась не только среди пионерской общественности, но и просочилась в круги лагерной администрации, вызвав в тамошних сферах немалый переполох.
Сразу же после ужина я был препровожден мрачным пионерским вожатым непосредственно к старухе-директору, где безо всякого давления, с безмятежностью агнца изложил все перипетии своего предпринимательства, горячо заверив высшее должностное лицо в отличном качестве распространяемого продукта и абсолютно при этом не понимая, отчего с каждым моим словом лик старухи багровеет как железный прут на углях и ее начинает одолевать икота, словно бы она перекурила своих вонючих папирос.
– Диму только что отвезли в больницу… – просипела карга.
Это я знал. Димон покрылся какой-то коростой, из сортира не вылезал, а на вечерней линейке, принимая, как старший смены, торжественный доклад, облевал с высоты своего роста рапортующего младшего пионера, навзрыд расплакавшегося от такой внезапной реакции на его жизнерадостный доклад и бегом ринувшегося в умывалку.
– Он ел очень много шоколада, – согласился я со старухой.