Падальщики. Книга 2. Восстание - стр. 59
В зале наступило молчание. А я продолжал поражаться тому, насколько Тесса повзрослела.
– Я смотрю, ты на отлично выучила историю военных достижений прошлого. Однако, помогло ли это тебе познать природу вируса? Или ты веришь, что его можно выжечь ядерной бомбой? Это – единственное, что люди не успели применить тогда.
– Знаешь, как-то тяжеловато бежать с микроскопом в руках и разглядывать образцы крови, когда за тобой гонится толпа разъяренных монстров, желающих разорвать тебя на куски.
– Может, если бы ученым сегодня дали больше свобод и возможностей, то эра подземных баз и бункеров уже подходила бы к концу.
– Сколько лет, ты говоришь, уже потратил на поиск волшебной сыворотки? Сорок? А нам все это время что прикажешь делать? Сидеть на деревьях и ждать?
– Ты не можешь использовать этот аргумент. Подобные исследования должны проводиться масштабно. Необходимо несколько лабораторий для разделения процесса изучения вируса: извлечение, наблюдение, апробация. Я выполняю работу сразу нескольких сотен человек. Разумеется, исследования идут медленно. И если бы твой Генерал хотя бы на секунду допускал вероятность, что война с вирусом может быть выиграна в чашке Петри, то сегодня мы, возможно, уже имели бы сыворотку, сдерживающую скорость заражения.
– Как в далеком тридцатом году?
Я опустил глаза. Тесса знает, кто перед ней сидит. Сейчас Тесса уничтожит Кейна.
– И да, мой брат прав. Я на «отлично» окончила курс общей научной подготовки. И я вспомнила тебя. Ты доктор Август Кейн из лаборатории в Стокгольме, которая объявила о создании вакцины, отменила карантин и выпустила тех двадцать два зараженных человека на улицы.
Кейн опустил глаза. Но, скорее для того, чтобы достойно снести этот озвученный факт, а не из-за того, что совесть мучает его последние сорок лет. Мне кажется, она уже давно померла где-то внутри его души, потому что невозможно столько лет корить себя за допущенную ошибку. Излишнее самобичевание может в могилу вогнать, и Кейн – последний человек на Земле, который хочет туда.
До того, как оказаться здесь, я всегда поражался тому, насколько спокойны и миролюбивы старики. Будто они – иная раса людей, более зрелая, мудрая, благодушная. Но ведь они – это мы через несколько лет, а значит грехов в их тележке – лопатой греби. Какими бы миролюбивыми и смиренными они ни казались, в их душах ураганы побольше наших воют. И сейчас, пусть мы и выглядим молодо, передо мной – фактически тридцатиоднолетним парнем – сидел фактически семидесятисемилетний старик Кейн. И эта его стариковская смиренность и принятие собственных грехов прошлого создает на молодом лице Кейна маску хладнокровия и равнодушного эгоизма. Восьмидесятилетняя мудрость не идет молодому лицу, делает его ненастоящим, фальшивым, искусственным и даже пугающим.