Пацаны: конец истории - стр. 9
– Весь в блевотине… вонь какая… свинья! – не унимался Хипарь.
Он взял ее замшевую сумку и стал ею очищать себе брюки и сиденье машины. В это время подошел Фома.
– Все ровно, – сказал он.
Хипарь с размаху ударил Веру по голове кулаком. Оставив за собой открытую дверь, он пересел вперед.
– Пшла! – Незнайка ногой выпихнул девушку из машины и кинул за ней ее сумку.
«Девятка» сорвалась с места. Фома резко рулил, входя в повороты.
– Там, Санек, твоего одноклассника чуть удар не хватил, когда я у него деньги забрал в подъезде… Такими глазами на меня посмотрел. Я его обшмонал на всякий случай: вдруг что заныкал?
– Сколько денег? – спросил Хипарь.
– Откуда я знаю? У меня времени считать не было.
Хипарь взял пакет. На углу соседнего с Потаповым дома они забрали Николая. Незнайка, глядя на пачки долларов в руках Хипаря, которые тот ловко считал, был доволен.
– Ты ее напоследок неслабо контузил. Не скоро очнется, сотряс точно будет, – сказал он.
Дворами они выскочили на Ленинградское шоссе. Незнайка и Фома бурно обсуждали Веру. «Свинья», – сквозь зубы периодически цедил Хипарь.
Денег оказалось сорок две тысячи.
– Ты говорил, около пятидесяти будет, – заметил Николаю Фома.
«Раздербанили» по десять пятьсот на каждого.
Как и вчера, Колобова довезли до Пушкинской. Незнайка вместе с ним вышел из машины:
– Ты, Колян, это самое, загасись куда-нибудь недельки на две, дома не живи.
– Хорошо.
– Давай, не прощаемся. Если будет еще какая работа – звони.
Они пожали друг другу руки.
Как в полусне Николай зашел в метро. Он почувствовал облегчение, когда вокруг него оказалось много народу. Ступив на эскалатор, он пошел вниз – просто так стоять на нем не смог. В голове кружился вихрь мыслей, но ни за одну из них он не мог надолго ухватиться. На какое-то мгновение его привлекла толпа громко говорящих иностранцев, независимо от возраста одетых в цветастые футболки и шорты, но, тут же забыв о них, он вспоминал уже о том, как в полусумасшедшем состоянии, с доселе неизвестным ему нервным волнением и подъемом, вошел в квартиру Потапова, как она сразу показалась ему чужой и незнакомой. Это ощущение дополняли появившиеся новые вещи: большой вентилятор, стеклянный журнальный столик. Резко, болезненно ударила и обожгла его мысль о Вере, о той веселой хохотунье Вере, которая столько раз в этой квартире накрывала им с Сергеем на стол, подливала ему в чашку чай: «Что она сейчас, избитая, униженная, делает?»
Он чувствовал тяжесть в затылке, трудно было приподнять голову. Так исподлобья смотрел он на находившихся с ним в вагоне метро людей и думал: вот они спокойно куда-то едут, о чем-то разговаривают, а в нем творится такой ужас.