Озеро тьмы - стр. 26
– Ты просто неуловим, – произнес голос Тима. – У тебя целая армия слуг, чтобы защититься от прессы.
– Вовсе нет, – довольно нервно возразил Мартин. – И чем я могу… помочь прессе теперь, когда она меня нашла?
Сейдж уклонился от прямого ответа. Повисла пауза – Мартин догадался, что он прикуривает сигарету. Урбан приготовился выслушать вопрос и был очень обескуражен, когда Тим сказал:
– Просто хочу напомнить, что завтра вечером ты обещал прийти, любовь моя.
Мартин совсем забыл о вечеринке. Настолько, что принял приглашение Гордона пойти в театр. Внезапно он понял, как его раздражает – и всегда раздражало, – когда Тим называет его «любовь моя». Это гораздо хуже, чем «мой дорогой».
– Извини, – сказал Мартин. – Боюсь, что не смогу. Я буду занят.
– Мог бы сообщить мне, – упрекнул его Тим.
– Извини, – повторил Урбан и, пытаясь оправдаться, прибавил: – Не думал, что это необходимо для такого рода вечеринок.
Если бы по телефону можно было услышать, как приподнимаются брови собеседника, Мартин обязательно бы это услышал.
– Какого рода вечеринок? – Сейдж растягивал слова, и голос его стал жестче. – Это будет званый ужин. Разве ты этого не понял, когда я сказал приходить в семь? Нас будет всего восемь человек. – Последовала долгая, тягостная для Мартина пауза. – Я планировал особый праздник.
– Уверен, что мое отсутствие не испортит вам вечер.
– Наоборот, – холодно возразил Тим. – Мы будем чувствовать себя брошенными.
Трубка опустилась на рычаг. Еще никто так не обрывал разговор с Мартином. Он чувствовал себя несправедливо наказанным. Конечно, Урбан и раньше все время отказывался приходить в гости к Тиму, но теперь, если бы ему прямо сказали, что это не будет шумное пьяное сборище в тесной полутемной квартире, он не забыл бы о вечеринке и обязательно пришел. Если друг задумал что-то отпраздновать, то почему прямо не сказал ему, когда приглашал в прошлую пятницу? Мартин вдруг почувствовал неприязнь к Сейджу, причем довольно острую. Когда придет ответ от налогового инспектора, он не станет звонить ему, а отправит официальное письмо. Хватит с него Тима – пока. Пусть пройдет несколько недель, а потом – возможно, на Рождество – он ему позвонит.
Этой ночью ему приснился Тим, в первый раз за несколько недель. Они были в доме в Страуд-Грин, который Мартин никогда не видел наяву. Тим называл дом отвратительным, и он оказался даже хуже, в своем гротескном убожестве словно сошедшим со страниц книг Диккенса – череда захламленных крысиных нор, пропахших гнилью. Они с Тимом о чем-то спорили, Мартин почти не понимал о чем, и каждый пытался разозлить другого: Мартин – какой-то неестественной напыщенностью, а Тим – оскорбительной манерностью. Наконец терпение Урбана иссякло, и он бросился на Тима, но тот отразил удар, и они, схватившись, упали на мягкий, пыльный, обтянутый красным бархатом диван, который занимал полкомнаты. Продолжать схватку здесь было невозможно, поскольку, несмотря на то что они по-прежнему боролись, обхватив друг друга за шею, красный бархат стал вдруг влажным и топким, начал затягивать их в глубину дивана. Вернее, затягивать Мартина. Тима там больше не было – красный бархат превратился в губы Тима, и Мартин погрузился в них по горло, затягиваемый долгим, жадным поцелуем…