Отыграть назад - стр. 21

И она, кажется, тоже в этом нуждалась, потому что очень быстро я почувствовал, как она нетерпеливо вертит бедрами, а ее пальцы раз за разом скользят по моей ширинке. Это был быстрый, животный секс. Маша что-то шептала, ее растрепавшиеся волосы были, казалось, везде – на моих плечах, на ее спине; они путались в моих руках, я тянул за них, и она выгибалась навстречу моим движениям. Я подсадил ее на стол и рывком стянул штаны сперва с себя, а после – с нее. Она склонила голову мне на плечо, тихонько застонав, и меня снова обдало ароматом лета и солнца, который, казалось, навсегда будет ассоциироваться у меня только с ней.

Мне не хотелось быть нежным, мне хотелось сделать ей больно – также, как она сделала мне своим уходом. И, судя по тому, с какой готовностью Маша шла мне навстречу, как ловила каждое мое движение, сделать больно себе хотела и она сама.

А после, когда мы оба кончили – я с глухим, тяжелым стоном, а она с едва слышимым, вымученным криком – она стянула с себя до конца футболку, а с меня – свитер, и прижалась к моей обнаженной коже – вспотевшая, горячая, живая. И замерла, щекой прильнув к груди, словно птичка, и, зажмурившись, оставила несколько быстрых, смазанных поцелуев.

И меня от ее прикосновений словно током прострелило с головы до ног. Был в них какой-то надрыв. Какая-то тоска, которой я раньше у нее не замечал. Она еще никогда так не делала, никогда.

И в этот момент я с кристальной ясностью понял, что больше не смогу ее от себя отпустить. Не смогу. И обязательно выясню, почему в ее жестах и поцелуях красной линией сквозит этот надрыв.

8. 7.

Маша.

Я стояла в ванной и рассматривала себя в запотевшее зеркало. И не узнавала женщину, чье лицо я видела перед собой. Я зачерпнула в пригоршню ледяной воды и приложила ладони к горящим щекам. Потрясла головой, словно надеялась, что это поможет упорядочить мысли. Едва ли.

Шанс рассказать ему правду я упустила. Теперь уже точно. Вздохнув, я уперлась ладонями в раковину и до предела напрягла руки. Что ж.

Но я не смогла ему признаться, просто не смогла. Я дура, я знаю. Весь мой план оказался построен на изначально неверном, ошибочном предположении. Я думала, что Громову будет насрать. И что он спокойно примет меня обратно, если я расскажу настоящую причину своего возвращения.

Нет, не так. Если я расскажу, что сподвигло меня вернуться.

Ведь настоящая причина заключалась в нем.

И я ошиблась. В Громове, в себе, в оценке ситуации. По Громову мой уход проехался тяжелым катком, и ему было совершенно точно не наплевать. Я видела, как он сдерживался, как он злился, как пытался взять себя в руки – стиснутые зубы, натянутые желваки, сжатые кулаки, побелевшие костяшки пальцев. Конечно, я не решилась ему признаться. Я не хотела делать ему больно.