Оттенки моего безумия - стр. 48
– Наверное, оставила в комнате. Давайте разрисуем эту крошку, – говорю я, смотря на стену и легонько потряхивая баллончик, – если услышите шорох, делайте ноги, хорошо?
Друзья кивают.
Мы делим большую стену на три части. Без перчаток не слишком удобно, я к ним привыкла. Но они повторили судьбу телефона, оставшись в общежитии. Почему я вообще выложила их из рюкзака?
Взболтав краску, я представляю будущую картину и приступаю к делу. В этот раз я решаю изобразить свою мать в молодости. Если удастся обойтись без последствий, то она навсегда останется на этой стене, взирая на придурков, которые любят мочиться на стену и тушить об нее бычки.
– Как мама? – интересуется Рамона, поправляющая кепку свободной рукой.
– Хочет продать дом, – признаюсь я.
– Серьезно? Но ведь он ей дорог, она же говорила, что там живет кусочек твоего папани, и все такое прочее, – тараторит Зак, и мне требуется время, чтобы его понять.
– Она хочет идти дальше, думает, что, если избавится от дома, в котором хранится память об отце, ей станет легче. Я не собираюсь ее отговаривать, может, маме действительно станет легче, – объясняю я.
Нагнувшись, я беру другой баллончик. Красок почти не осталось, скоро придется потратиться. Мы очень много рисуем и почти всю стипендию тратим на краски. Особенно я, потому что занимаюсь не только граффити, но иногда рисую на ватманах, в альбомах, тетрадях. Живопись – одна из главных частей моей жизни. Это не просто хобби, и кажется, я уже упоминала об этом.
– Если это поможет твоей маме с… – начинает Рамона, но тут же замолкает.
– С сумасшествием, – помогаю я. Не стоит стесняться правды.
– Да, с ним – Она откашливается. – Это будет просто прекрасно!
– Соглашусь, – кивает Зак.
Отойдя от своей работы, он поднимает баллончик с другим цветом и останавливается, смотря на мою часть стены.
– Кого ты рисуешь? – спрашивает он.
Без промедления отвечаю:
– Маму в молодости.
Рамона перестает рисовать и подходит к Заку. Они разглядывают начало моего рисунка, но он все равно непонятен. Я вижу на их лицах сожаление. Я рисую молодую маму, нормальную маму.
– Эй, что за кислые лица? Прекращайте, – улыбаюсь я. Оба тут же поворачиваются ко мне. – Я знаю, вы хотите сказать, что вам очень жаль. Но не надо, все нормально.
Хотя ничего не нормально. Моя жизнь рухнула после смерти отца.
– Хулиганите? – слышится недалеко от нас знакомый голос.
Повернув голову вбок, мы видим четырех «братьев». Ник стоит, облокачиваясь на перила. Дез что-то клацает в телефоне, Блейн наблюдает за мной, покуривая сигарету, а Джаред сидит на ступеньке. В темноте сложно разглядеть, чем он занят. Мы даже не услышали, как они приблизились.