Отрицательно настроенный элемент - стр. 18
Глава 7
Звонки прекратились только в половине первого, и Долганов наконец прочно засел у себя в комнате. По своим внутренним биоритмам он был полуночником, и ночные часы, когда всё затихало, были у него самыми продуктивными. Это было время уединения и полной интеллектуальной свободы.
Убирая в стол бумаги, он вдруг обернулся и поглядел на топчан, где недавно сидела Фаина Романовна, словно она снова его окликнула.
«У него серьёзные боевые ранения… – вспомнил он её слова об отце. – Впереди такой светлый праздник… Ты бы всё-таки поздравил его…»
Задвинув ящик, Долганов пристально поглядел на редкие ночные огни за окном. Представляя возможную встречу с отцом, он невольно начал будить в себе какие-то хорошие воспоминания. Ведь если поздравлять со светлым праздником, то тогда уж с какими-то светлыми чувствами. Но всё светлое осталось где-то в раннем детстве, лет до пяти. А чем дальше, тем сложнее становилась его собственная жизнь и отношения с отцом.
На память Долганову пришло то далёкое мартовское утро – холодное и солнечное. На часах уже девять, но почему-то никто из старших не будит их с сестрой, чтобы вести в детский сад. Мирно посапывая, Наташа спит сладким сном в своей кроватке. Это ещё на старой квартире, в огромной коммуналке с высокими потолками, где они жили с родителями и занимали две комнаты. Ещё к ним часто приезжала бабушка Фаня, которая мама мамы. Вчера она загостилась и осталась на ночь. Ей постелили в детской, но рано утром она куда-то ушла.
Потерев кулачками заспанные глаза, Слава откидывает одеяльце и босиком идёт по длинному коридору в комнату родителей. Все старшие сидят за столом. Их лиц Слава не видит: яркое предвесеннее солнце бьёт прямо в глаза. Бабушка с ночи не сняла ещё чепчика, а у мамы его любимая «вкусная» причёска, когда волосы собираются на затылке витым полумесяцем, который напоминает края пирога, закрученные нежными женскими руками. Отец одет как на службу: на нём гимнастёрка с погонами и брюки галифе. Только китель висит ещё на спинке стула. Кажется, все чем-то озабочены. Или сердятся. И все смотрят на Славу. За что-то ему сейчас попадёт.
Попусту детей никогда не бранили, а рукоприкладство так и вовсе не было принято. Гнев старших и потеря их расположения означали, что малыш сделал что-то совсем неподобающее.
Слава начинает перебирать все свои вчерашние шалости, но не может вспомнить ничего такого, за что обычно ругают.
Отец поднимается из-за стола, заслоняя своим глыбообразным силуэтом значительную часть окна. Бабушка с мамой продолжают молчать. Отец приближается, садится на корточки и, глядя сыну в глаза, говорит серьёзно, сдержанно и прямо, словно перед ним стоит человек уже вполне взрослый: