Отражение. Литературные эссе - стр. 32

"Это мужская история, мальчишник. Николая Васильевича Гоголя еще современники поругивали за то, что у него в пьесах нет любовных треугольников, женской перчатки, вуальки, туфельки… Ну что ж… История действительно жесткая – без сантиментов. Но главное, есть богатейшая идея, где каждый найдет свою тему, поймает свою мысль, которая либо покоробит его, либо вызовет усмешку. Теперь я знаю точно, что Олег эту историю давно облюбовал – он вообще обожает Гоголя. В "Игроках" заложена стихия игры, озорства, куража…"

Добавлю: стихия русского характера, непредсказуемого естества, импровизационного полета натуры, не признающей правил и ограничений. Творческой натуры! А, может быть, Николай Васильевич вполне сознательно и не стал, в угоду критикам, "подтягивать" свою комедию, дав волю импровизации постановщиков? Жизнь, мол, сама подыграет!

Выдохнула! Завершилась моя яблочная страда, грибные походы, плита, ароматы, банки. Заготовительная эпопея имеет свою прелесть – но до определенного предела. Вечером прилегла на диван с легким чтивом: чтобы уснуть крепче, без маяты. Взяла «Робинзона Крузо» – столь известные вещи можно читать с любого места, открываешь наугад и погружаешься в увлекательное повествование!..

Поверьте, так оно и было. Открыла наугад и прочла: «Перед ужином помолился: насколько я могу припомнить, за всю мою жизнь это была моя первая трапеза, освещенная молитвой».

Я вклинилась в роман с того места, как бедный Робин, уже провернувший кучу дел по обустройству на необитаемом острове, прихворнул и теперь уже по-настоящему испугался, что некому будет ему в болезни и воды подать. В задумчивости я полистала книгу на более ранние страницы: «Должно быть, я простудился… Страшно боюсь расхвораться: каково будет тогда мое положение без всякой помощи! Молился богу в первый раз с того дня, когда мы попали в бурю под Гуллем, – но слова молитвы повторял бессознательно, так путаются мысли в голове».

Десять дней лихорадки, перемежаемой мыслями о боге, о своей беспомощности, вещими снами, раскаянием, что душа его до сей поры не знала истинной веры. «Правда, когда я ступил на берег острова и понял, что весь экипаж утонул, и один только я пощажен, на меня нашло что-то вроде экстаза, восторга души, который с помощью божьей благодати мог бы перейти в подлинное чувство благодарности. – Припоминает Робин с раскаянием. – Но восторг этот разрешился… простой животной радостью существа, спасшегося от смерти: он не повлек за собой ни размышлений об исключительной благости руки, отличившей меня и даровавшей мне спасение, когда все другие погибли, ни вопроса о том, почему провидение было столь милосердно именно ко мне».