Отравленные слова - стр. 11

Зачем я вообще взяла этот чертов телефон, если даже позвонить отсюда не могу? Вот дура. Я же ничего не могу от него скрыть. Уж не знаю, как он это делает, но он все знает, все видит, обо всем догадывается. Он будто видит мои мысли насквозь. «Знаешь, что будет, если тебя найдет полиция? – спросил он меня как-то раз, когда я строила планы бегства. – Ты не знаешь, что это за люди – полицейские. Они не такие, как в сериалах. Они сволочи и будут обращаться с тобой как с преступницей. Заставят тебя раздеться, чтобы провести обследование. Врачи в масках и перчатках станут совать тебе пальцы в самые укромные места – с отвращением, как будто у тебя СПИД. Они ничего тебе не скажут, но отвращение ведь не скроешь. Возьмут у тебя кровь и мочу на анализ, сфотографируют тебя голой и повесят фотографии на стене, у всех на виду. А потом станут допрашивать. Тебя посадят напротив жирного инспектора и заставят описывать ему – наедине – самые непристойные эпизоды твоей жизни, пока он будет ковырять в зубах зубочисткой. Они всё запишут, секретарша напечатает твои показания на компьютере, а через несколько часов их станут передавать из рук в руки, и полицейские будут умирать со смеху, читая, как ты срала в ведро. Желтые газеты напечатают твою фотографию на обложках, а потом тебя ждет долгий тяжелый судебный процесс, на который, конечно, слетятся журналисты. Тебе придется давать показания перед судьей, который не поверит ни единому твоему слову. Думаешь, кто-то вообще поверит шлюхе вроде тебя? Они поймут, что ты чокнутая, и прокурор разоблачит твои враки».

Я понимаю, что он хотел напугать меня, но знаю, что отчасти он прав. Полицейские и судьи всегда внушали мне отвращение: они жестокие и бесчувственные. Я вздыхаю, и с моей души сваливается тяжесть. Так даже лучше. И хорошо, что связи нет, что я не смогу никому позвонить. Я не хочу, чтобы меня полоскали в новостях. Не хочу, чтобы на улице на меня показывали пальцем, вспомнив мою фотографию в газетах, чтобы со мной мило здоровались, а несколько минут спустя перемывали мне кости в очереди в супермаркете. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись, не хочу, чтобы меня жалели, не хочу, чтобы меня обсуждали, не хочу являться подросткам в эротических снах, а старикам – в извращенных фантазиях. Не хочу всю жизнь прятаться от папарацци, которые способны забраться на крышу, влезть в окно, просочиться в ванную – и все это, чтобы украсть твою фотографию. Почему они не пробрались сюда? Почему им не хватило смелости спуститься в ад и вытащить меня из этой тюрьмы?