Отпущение грехов - стр. 17

Дорога в аэропорт тоже обошлась без приключений, отчего я, миновав прозрачные двери пассажирского терминала, испытал несказанное облегчение. Правда, с долей веселой обиды – словно город покидал не главный герой последних пары дней его жизни, а какой-нибудь заурядный обыватель. Ни салюта, ни цветов, ни шампанского. Нет в жизни справедливости.

Но окончательно разочароваться в жизни мне не удалось, поскольку кое-что в честь проводов все-таки было сделано. Рядом с Ружиным, которого я, едва ступив в огромный зал, с легкостью отыскал глазами, стоял какой-то тип. Он имел настолько неприметную наружность, что я готов был поставить на кон левую почку – товарищ представлял безжалостную и беспощадную госбезопасность.

– Вот, – представил меня Ружин, когда я присоединился к их компании. – Стрелок-любитель, поскольку удостоверение профессионала получить не удосужился. Мог бы стать олимпийским чемпионом, да постеснялся, ибо феноменальный скромник.

– Это сейчас что было? – поинтересовался я, но вместо ружинского голоса услышал хриплый баритон его спутника, который, окинув меня клейким взглядом, протянул:

– Та-ак! Выходит, это ты давеча на площади Павших Героев кровавую баню истопил?

– С чего ты взял? – грубо отозвался я. – Никакого отношения к тому делу не имею. Я вообще в тот момент в библиотеке был, книжку по домоводству читал.

Ситуация резко перестала доставлять удовольствие. Какого черта задавать подобные вопросы? Других тем для разговора не нашлось, что ли? Кто, вообще, этот тип и зачем он притащился сюда вместе с Ружиным? У них в конторе что – кончились более воздержанные люди? Да и сам журналист, признаться, утратил ту небольшую толику доверия, которое я начал было испытывать к нему. Что я знал о Ружине? Фактически ничего. Его слова могли быть правдой, но могли и не быть. Вообще, вся эта история могла оказаться тщательно спланированной и хорошо проведенной операцией. Если Ружин меня обманул и все-таки записал нашу беседу на спрятанный между ног диктофон, то можно было начинать планирование досуга на все оставшиеся годы. Исходя из обстановки, в которой эти годы пройдут – где-нибудь в «Белом лебеде» или «Черном дельфине». Дело даже не в записи нашего разговора – сама по себе она слабый аргумент. Дело в том, что я возымел глупость с доверчивостью теленка прийти в аэропорт с дипломатом, в который была аккуратно уложена винтовка. Та самая, из которой я накануне сделал три выстрела. Да и раньше, случалось, постреливал.

Я помрачнел. Это же надо оказаться таким идиотом – поверить государственным гарантиям, которые давал даже не государственный человек, а какой-то журналист! Это говорило о том, что Ружин умеет быть чертовски убедительным – не дай бог, в долг попросит, ведь все заначки ему отдашь! Но это ни в малейшей мере не оправдывало меня. Ведь я даже пальчики со своего «оленебоя» не стер. Притом, что прежде делал это регулярно – кто знает, как обстоятельства сложатся? А вот нынче расслабился. Доверчивость – мать всех бед. Моих, во всяком случае.