Размер шрифта
-
+

Отправляемся в полдень - стр. 26

— Сникните! Сейчас будет Зал Реликвий!

Не совсем понимаю, чего именно от меня хотят, но на всякий случай опускаю голову и искренне надеюсь, что выгляжу покорно и сникшей. Дальше вижу только мельтешение ботинок дознавателя. Солнце робко трогает в спину: эй! Наверное, считает предательницей.

О том, что вошли в тот самый зал, понимаю по изменившемуся цвету пола — теперь из-под ног разбегается шахматная доска: чёрный-красный, чёрный-жёлтый, — и по гулким шагам. И вновь усугубляю грех грехом — нарушаю запрет не смотреть.

По чёрному полю — семилепестковый цветок. Иероним Босх «Семь смертных грехов и четыре последние добродетели». В центре Господь. Грозит сурово и надпись переводит его жест: «Бойся, бойся, бог всё видит». И мне кажется, что да, до дна души. Где сжимаюсь в комочек и скулю, крошечная, обнажённая, бессильная пред властью Его. А потом и вовсе всё немеет — на бархатном ложементе кошмар моих школьных лет — «Божественная комедия» Данте. И строки — золотые на чёрной дощечке:

А если стал порочен целый свет,
То был тому единственной причиной
Сам человек: — лишь он источник бед,
Своих скорбей создатель он единый.

Ты грешен уже потому, что рождён. Надежды нет. Красота умерла. Агония затянулась. Наслаждение непристойно.

Яркий свет выжигает зрачки — из пола, обвивая выступ с дремлющей в бархате книгой, вырастает огненно-белая роза. Тянется, выше и выше, пробивая потолок, и белоснежные лепестки кружат пухом ангельских крыл.

Вот спасение! Огонь. Он пожрёт бренную плоть, и я рассыплюсь сияющими искрами. Что может быть прекраснее?! А сказали — красота умерла. Моя смерть будет мгновенной и ослепительной.

И переполняющее счастье стекает по щекам росинками слёз. Шагаю вперед с улыбкой.

Когда в нас подлых мыслей нет,

нам ничего не следует бояться...

Меня хватают за шиворот, резко тянут. Потом пощёчина — обжигает, но и отрезвляет.

В синих глазах дознавателя Вячеслава плещется ярость.

— Вы спятили, миледи? — спрашивает робко, хотя желваки так и ходят. И уже куда резче, встряхивая: — Я же велел не смотреть! Когда вы уже выучите, бестолковая, что нельзя, значит, нельзя! Совсем! Никогда!

Его трясёт.

Мне жутко стыдно. Провалиться на месте. Букально.

Больше он не церемонится — берёт за ворот, как нашкодившего котёнка, и волочёт за собой, будто я — тряпичная кукла.

Не сопротивляюсь. Терплю. Натворила делов, дура! А ведь намеревалась выбраться отсюда. Злюсь на себя.

Вячеслав распахивает толстую, массивную дверь и зашвыривает меня внутрь.

Приземляюсь на четвереньки. От соприкосновения с полом клацают зубы. Прошивает электричеством — забила локоть.

Страница 26