Открой мне дверь. Выпуск № 3 - стр. 28
Подремать на солнышке или вещички собрать на всякий случай? Решил подремать вольным пока. Слышал, как кони подошли, как спешивались.
– Товарищ Волик!
«Эх-ма, товарищ! Не гражданин, и то ладно».
– Да, слушаю вас внимательно, товарищи.
– Не могли бы вы глаз открыть и выслушать немного?
«Чекисты, грузины, руки не крутят. Ладно, живите пока».
– Хорошо, что за дело ко мне?
– Товарищ Волик, вас настоятельно просят проследовать в Республиканское управление НКВД.
– Зачем?
– Не могу знать, на месте всё расскажут.
Однако на месте без объяснений затолкали в самолёт, но вежливо, и винтовку не отобрали, а только попросили упаковать в парусину и свёрток опечатали. Ещё дали фанерный ящик с продуктами и кувшин с вином. Вот это да! Так, с мандаринами прилетел в зиму. Охраняли и кормили как царскую особу. Без разносолов, но сытно и сколько хочешь.
Одна закавыка – лыжи. Утром выдали какие-то палки, пригласили на пробежку. Говорю: «Ребята, я, конечно, в книжках читал, но сам первый раз в жизни лыжи вижу». – «Ничего, – говорят, – научим». Когда Барму привезли, я уже по три километра по утрам пробегал.
Зараставшего по самые глаза жёсткой щетиной Барму нашли у золотоискателей. Он уже отсидел в лагере на Соловках, но в двадцать пятом его выпустили с поражением в правах на пятёрочку, то есть запрещено жить в больших городах, а также участвовать в выборах.
В городах Барма жить не хотел ни в каких. Справедливо рассудив, что с его биографией (служба в разведке у Шкуро) ему на Кубань хода нет, подался в Сибирь – там тоже казаки, – прибился к артели, старающейся по поиску золота. Так бы и мыл в тайге, только и там его нашли дотошные службисты. Не так вежливо, как Лаврентия, но без особых грубостей доставили в лагерь под Петроградом, то есть Ленинградом.
Скибу вытащили прям из сибирского лагеря. Сидел второй раз неизвестно за что. После первого срока вернулся домой. Станичники выбрали его в Совет. Через два года всю станицу как контрреволюционную выслали на севера, а Скибу вместе с довоенным атаманом обвинили в реставрации царских порядков и впаяли им по десятке. Старик-атаман вскоре умер, да и Скиба доходил потихоньку. Однако дней через десять в его тело, будто сплетённое из сухих мышц, стала возвращаться сила. Вместе с силой вернулись мысли о побеге. Сбежать он мог и из лагеря, только куда и к кому? Рассказы будущих соратников убедили, что единственное, чему научилась власть, – это контроль за проживающим населением. Конечно, можно было сбежать и затеряться среди крестьянских масс, строивших многочисленные заводы и фабрики, только эта жизнь всё равно была чужая. К тому же приехавший старшина-земляк вселил надежду на амнистию после выполнения особого задания. Старшина, хоть и воевал за красных с самых первых дней, но был своим и подвигами в братоубийственной войне не гордился. Гонял он нас в хвост и в гриву. Навыки боевые восстанавливал. Тело, оказывается, помнило, хотя гибкости былой и выносливости не хватало. Но это дело наживное.