Откровение. Любовь, изменившая нас… - стр. 34

Жалко мне было только мою сестру. Анечку смешали с грязью за любовь на стороне. Будь я одна позором семьи, мне было бы легче. Я, как и прежде, гордо шла по городу, не таясь от людей. Аня, наоборот, лишний раз со двора носу не казала. Её ругали и презирали. Словно чувствовали стервятники, кого надо клевать. Слабых… Тётя Фёдора опять постаралась. Арест любимого Аню морально уничтожил. Она, как и мать, поплыла по реке однообразия и смирения. Отгородилась ото всех и от меня тоже. Хотя врагом я ей не была. Не из-за мужа она закрылась от меня. Просто желание жить угасло с арестом любимого и гибелью не рождённого ребёнка. К своему сыну от Гришки она была холодна. Вы будете смеяться, но моя сестра поначалу бегала в Королевичи к бабке-чернокнижнице. Просила её навести порчу на Гришку – убийцу. Высшие силы ей так и не помогли. Коршунов был здоров—здоровее. Ничто его не брало. Хоть бы простудился. А нет! Видать, зараза к заразе не пристаёт.

Сороковой год был для меня самым спокойным. В Сенно меня больше не особо сторонились. Не отворачивались в сторону, если я встречалась им на пути. О моей связи с мужем сестры не забыли, но уже не предавали такого большого значения, как раньше. Устарела новость. Что языки зря чесать об одном и том же. Городок пяти озёр судачил о залёте дочери заведующего домом культуры. Соню, как говорится, поматросили и бросили. Актёришка соблазнил провинциальную дурочку и укатил со своей гастролирующей труппой дальше. О беременности своей дочурки Матвей Леонидович узнал, когда живот уже скрыть было невозможно. Вот это скандал! Отличница – комсомолка и всё туда же на скользкую дорожку разврата. Девчонку было жаль. Теперь клевали её.

Эту новость мне на хвосте принесла, наша сенненская сорока – Милица Кривиличка. Как ни странно, но с бывшей подругой сестры мы сдружились. Она первая протянула руку дружбы, когда началась травля меня.

– Заходи на чаёк, Лизка! – улыбаясь при всех на площади, приглашала меня Милица.

– Мне твоя дружба не нужна! – гордо завернула я нос.

– Мой тебе совет. Лицо попроще, и вперёд с песнями. Народ пошепчется и забудет, – она легонько толкнула меня вбок локтем. – А ты молодец! Я тоже бы его ухватила, так не даётся.

– Милица, ты шлюха! – возмутилась я её прямотой.

– Эх, дурында! Так и ты теперь тоже! – засмеялась Кривиличка. – Нам белым воронам надо объединяться, а то чёрное вороньё заклюёт.

Я отвернулась от Милицы и пошла домой. Приходя в дом, который с некоторых пор стал, что осиное гнездо, мне хотелось раствориться среди мебели. Мать изводила недовольным бурчанием. Отец молчал и смотрел на меня глазами полными разочарования. Брат дразнил дома, а на улице обновлял синяк под глазом, защищая честь сестёр. Вот что было хуже каторги. Бесконечный психологический прессинг. Если чужие люди мне были побоку, то родные морально изматывали.