Отец лучшей подруги - стр. 64
— Ох, девочка, моя… — в глазах мамы блестят слезы, и она бросается ко мне с объятиями.
— А вот сырость разводите без меня, — ковыляя, Яков возвращается на свой диван.
Мама ведет меня на кухню. Наливает горячий чай, ставит передо мной тарелку винегрета и те самые соленые помидоры от Иды Марковны, бабушки Юли. Костя поделился помидорами с мамой еще в вечер приезда.
— Голодная, наверное? На тебе лица нет, Лея. Ты с таким восторгом возвращалась в Россию, а посмотри на себя сейчас… Глаза потухшие, лицо зеленое. Волосы всклокочены. Как я могу спокойно смотреть на то, как ты себя мучаешь?
После Костиных оладушек, да алкоголя, аппетит ко мне так и не вернулся. Даже ароматные, кисло-сладкие, красные, ровные помидорки не радуют.
— Все в порядке, мам, — тру глаза. — Ничего такого не было, как кому-то там показалось. Мы зашли туда поговорить, потому что кругом было шумно. А через пять минут вышли.
— И до чего договорились?
— Он решил оставить меня в покое.
Наверное, можно считать слова Платона итогом этого вечера, так ведь?
Мою маму должны успокоить такие слова. Она ведь этого и хотела.
— Что?! — Иерихонской трубой вопит моя мама. — Как это «оставить в покое»? Значит, поигрался и бросил, как ненужную игрушку? А то, что ты шесть лет его ждешь, это для него значит ерунда?!
— Ну, а что ему делать? — вступаюсь я за Платона. — Эти отношения нас никуда не приведут. Да и не любит он меня. Это я ему на шею вешаюсь! Вон, как у Якова с Юлей. Как-то помогла ему его детская любовь? Нет, Юля искренне полюбила Костю, а не Якова!
— Я все слышу! — кричит из другой комнаты подбитый балерун. — Не надо мне косточки перемывать! И этого мудака не упоминайте в моем доме!
— Это у вас с Костей взаимное, — кричу так, чтобы брат точно слышал.
— Лея, я знаю, что чувствам не прикажешь, — тяжело вздыхает мама. — Но что же получается… Ты впустую столько лет по нему убивалась?
Развожу руками.
— Он никогда мне ничего и не обещал, мам. И даже ничего специально не делал для того, чтобы меня с ума свести. Просто так вышло, что все мои мысли в какой-то момент стали только о нем одном… Знаешь, мне в Израиле было легче. Ненамного, но все-таки легче, потому что далеко было до Питера. Но здесь, в одном с ним городе… Я так больше не могу, мам…
— Нельзя же так сильно любить того, кому ты не нужна, Лея!… Пусть вы говорили, пусть ничего не было в той уборной, но мне очень ярко описали то, как он тебя тащил туда, а ты упиралась. Это ужасно.
— Если бы я могла его разлюбить, я бы это уже сделала… Прости, мам. Что-то нет аппетита. Пойду к себе.