Отец Человеческий - стр. 2
Кононов и Василий нырнули в дверь и упали на кресла. После того как на станции сошла, медленно покачиваясь, тучная женщина в меховой шубе, опустевший автоваг остался в их полном распоряжении.
– А я на рыбалку решил выбраться, – сообщил Василий, удобно устроившись. – Подлёдный лов – слышал такое? Не увлекаешься?
– Равнодушен. В детстве рыбалил, да. А потом как-то завертелось… не до того стало.
– Да ну, ты чё. Рыбалку нельзя упускать. Дар рыбной ловли нам от предков остался. Кто рыбак – тот завсегда в любых условиях выживет. А кто на магазины надеется, тот, случись чего, первым коньки отбросит. Батя покойный говорил…
Кононов слушал Василия вполуха. А то и в четверть уха. В голове хороводили заготовки речи, которую ему придётся держать на пороге перед совершенно незнакомой зарёванной женщиной по имени Варвара. Мучительно подбирая нужные слова и подходящий тон, Кононов следил, как быстро мелькают в окне белые пушистые лапы сосен. Наконец его окончательно сморило, и он погрузился в ту особую дорожную дрёму, когда всякий раз, как голова склоняется на грудь или плечо, тело вздёргивается, как от удара тока, и пытается очнуться. Но попытка эта длится недолго, несколько секунд, и цикл бесконечно повторяется и повторяется, пока наконец на очередной остановке веки окончательно не сомкнутся.
Снилось много рваной мозаичной чепухи. Почти всё сразу выветрилось. Лишь один сон Кононов почему-то крепко запомнил. Будто он посреди пустоши, один, под низким небом. По колено в жирном чернозёме. Вороны гаркают, кружа сверху. А он стоит с лопатой и всё не решается сделать то, что должен. Наконец резко вгоняет штык в землю и отбрасывает вязкие комки в сторону, пробираясь к чему-то, что спрятано в плодородной почве. Вот показалась скользкая плёнка, покрытая сетью красных пульсирующих ниточек. Он отбрасывает лопату, чтобы не повредить находку, разгребает землю руками, горстями убирает из лунки дождевых червей, потом тянет за какие-то гибкие скользкие трубки, и найденный трепещущий кожух с хлюпающим звуком выскальзывает на поверхность. Плёнка лопается, и из неё тянется розовая крохотная ручка. Раздаётся пронзительный младенческий плач… Кононов поднимает младенца на ладонях, щурится и видит, что всё поле до горизонта усеяно разрытыми лунками, в которых что-то копошится в бурой жиже…
– Браток! Браток! Лёха! Конечная, приплыли.
Василий тормошил его за плечо, будильник в ухе голосил, что пора пробудиться, но сознание всё не желало возвращаться. Кононов приказал назойливому голосу в ухе заткнуться, прижав кончик языка к нужной точке на нёбе. Голос утих. Автоваг не трогался с места, и Кононов понял, что транспорт ждёт, пока медлительные пассажиры не окажутся снаружи. Кононов закинул сумку с вещами на плечо и вышел в терпеливо раскрытые створки дверей. Они захлопнулись со звуком, похожим на облегчение, и автоваг бодро укатил в бокс, подзарядиться и пройти диагностику.