Отчий дом - стр. 23
– Учение, вытекавшее из рабского положения и терпения русского народа, очень выгодно для всех наших темных сил, – говорил Павел Николаевич, ковыряя спичкою в зубах после ужина, и многозначительно смотрел в сторону Григория. Тот отмалчивался. Только покашливал. А Дмитрий злился и старался побольнее уколоть брата, явно убегающего в «стан праздно болтающих». Прежде чем встать из-за стола, он выпил залпом стакан вина и произнес по неизвестному адресу:
– Слякоть! Любовь, любовь…
И довольно красиво продекламировал:
– Эх вы, фарисеи! – произнес не выдержавший молчания Григорий. – Все еще хватаетесь за Христа! Требуете отмены смертной казни, называете ее позором человечества, а сами казните без суда и следствия!
И Григорий предупредил Дмитрия: выскочил из-за стола первым, нечаянно уронил свой стул и скрылся за дверями столовой.
Наступила долгая и неловкая пауза. Григорий поразил братьев несвойственной его характеру вспышкой. Дмитрий проводил Григория недоумевающим взглядом и потом, ходя по столовой медленными шагами, точно оправдывался:
– Мы вынуждены прибегать к террору, потому что все другие пути у нас отрезаны… Наконец, мы имеем право защиты, право мстить за виселицы той же монетой… Любовь! Милосердие! Вон любвеобильный граф попробовал взывать к милосердию Александра III, а тот и положил на его письме резолюцию: «Немедленно повесить!»
Павел Николаевич как бы очутился между двух огней. Он не мог пристать ни туда, ни сюда. Вздохнул и лениво произнес:
– Ну что же отсюда следует? Только одно: царь поступил нехорошо и, главное, неполитично, невеликодушно. Никто не сомневался, что он может повесить кого угодно и когда угодно. Григорий упускает только из виду, что никакое прекрасное государство немыслимо без употребления насилия. Если отнять у власти это право, общество превратится в толпу, в стадо баранов…
– Я с этим совершенно не согласен! – оборвал брата Дмитрий. – Современное буржуазное общество без насилия, конечно, развалится, но в новом, социалистическом, будет полная гармония интересов, прав и обязанностей, и потому не будет ни преступлений, ни наказаний и не потребуется поэтому никакого насилия…
Павел Николаевич сладко зевнул и лениво протянул:
– Ну, брат, это такая же «маниловщина», только под другим соусом: у Григория – под соусом любви и братства, а у тебя под соусом равенства!
Появилась мать со свечою и тревожно спросила Павла Николаевича:
– А не забыл ты послать нарочного за ветеринаром?
Павел Николаевич испустил неопределенный звук досады и раздраженно ответил: