От Великого Конде до Короля-Солнце - стр. 8
Неудивительно, что обе женщины имели все причины не выносить друг друга, хотя мадам де Лонгвиль и не принимала близко к сердцу любовные похождения своего мужа. Не испытывая ни малейшей симпатии к этому старику, в постель которого ее насильно уложили еще совсем юной девочкой, мадам де Лонгвиль искренне радовалась, когда он заводил очередную любовницу. Ведь тогда и у нее появлялась возможность беспрепятственно встречаться с Морисом де Колиньи…
Эти сложные отношения продолжались довольно долго, пока однажды во время одного из приемов у мадам де Монбазон фрейлина королевы не подобрала на ковре два кем-то случайно оброненных письма. Пробежав глазами несколько строк, она поняла, что речь в них идет о любовных делах и что написаны они женской рукой; фрейлина протянула эти любовные послания герцогине, которая не замедлила их прочесть вслух под дружный смех гостей. «Затем, – пишет мадам де Моттевиль, – на смену веселью пришло любопытство, потом последовали различные предположения, и наконец все пришли к выводу, что письма выпали из кармана только что вышедшего Колиньи, который, если верить слухам, был влюблен в мадам де Лонгвиль».
Мадам де Монбазон сразу же поняла, что у нее появилась прекрасная возможность не только испортить репутацию своей ненавистной соперницы, но и нанести удар по клану Конде, мешавшему партии «Важных» склонить на свою сторону всех придворных.
Вот текст этих писем:
«Я бы еще больше сожалела о перемене Вашего ко мне отношения, если бы действительно не заслуживала достойного к себе отношения. И пока я была уверена в подлинности и силе Ваших чувств, я дала Вам возможность извлечь все желаемые Вами выгоды из моей к Вам нежной привязанности. Теперь не надейтесь ни на что другое, кроме уважения, которое Вы заслужили вашей деликатностью. Я слишком горда, чтобы ответить положительно на клятвенные заверения в Вашей ко мне любви. А за Ваше пренебрежение к нашим встречам единственное, что я могу сделать, так это лишить Вас возможности видеть меня. Конечно, я не могу Вам приказывать, но я прошу Вас больше никогда ко мне не приходить».
К этому прощальному письму была приложена записка, написанная той же рукой:
«На что Вы рассчитываете после столь долгого молчания? Разве Вы не понимаете, что самолюбие мешает мне сохранить видимость наших отношений после того, как Вы перестали относиться ко мне с прежней любовью? Вы утверждаете, что чувствуете себя самым несчастным человеком на свете. И в этом якобы виноваты мои подозрительность и неуравновешенность. Позвольте мне не поверить Вам, хотя я не в праве отрицать, что Вы действительно меня любили. Но и Вы должны, в свою очередь, признать, что мое уважительное к Вам отношение стало достойным вознаграждением за Ваши чувства. И в этом есть своего рода высшая справедливость. И в будущем я не хочу выглядеть менее благородно, чем Вы, если Ваше поведение будет соответствовать моим ожиданиям, которые Вы бы нашли достаточно разумными, если бы испытывали большое влечение ко мне. А трудности, которые Вы преодолевали для того, чтобы встретиться со мной, не уменьшали, а, наоборот, распаляли Ваши чувства. Я страдаю от того, что меня лишили возможности любить. А вы страдаете, если судить по Вашим словам, от того, что слишком любите. По-вашему, надо поменять обстановку – и я найду успокоение в выполнении своего долга, а Вы, наоборот, изменяя ему, обретете свободу. Я не думаю, что забуду о том, как мы провели с Вами последнюю зиму. И в этом я с Вами так же откровенна, как и раньше. Надеюсь, что Вы последуете моему примеру, и я не пожалею о том, что приняла решение больше никогда не возвращаться к прошлому. Я буду дома три или четыре дня подряд, но увидеться со мной можно будет по известной Вам причине только вечером…»